Сказка Гоцци
Шрифт:
Прощанье было длинным, как изгнание…
— Ну, в добрый час!.. И чтоб мы свиделись… И запахни ворот…
— Спасибо, спасибо…
— И чтоб вы были здоровы!
— И чтоб вам было весело на новой земле… И закрой шею.
— Да, да, спасибо…
— И… И… И чтоб…, - она вдруг заплакала, сестра Киры, которую звали Рашель.
— Не плачь, дорогая, — успокаивала ее Кира.
— Разве я плачу? Ты когда-нибудь видела плачущую Рашель? — говорила Рашель, и слезы лились
И все обнимали Киру и Павлика, и те, кто не плакал, те просто сдерживали слезы.
Потому что это было прощанием навсегда.
И никто из них не увидит больше другого.
Потому что если «уехать — это немножко умереть», то уехать из той холодной страны — это умереть навсегда.
И каждый знал это. И каждый говорил:
— Ну, даст Бог, свидимся.
И все совали Кире и Павлику — кто «лэках», кто фаршированную рыбу, кто язык. И они брали все это, и проклятые слезы душили их.
Теперь им оставалась только таможня…
Это была самая лучшая в мире таможня. Как и все в той холодной стране.
Не каждому выпадает такая удача.
Таможня была огромной и страшной, как чистилище, но за ней, за непроницаемыми ее дверьми, за непробиваемыми ее лбами, начиналась свобода.
И так хотелось глотнуть ее…
Павлика с Кирой разделили, и каждого допрашивали отдельно, лично, как государственного преступника.
Наверно, это преступление — захотеть свободы…
Первой взяли Киру. Павлик обнял ее, потом махнул ей рукой.
— Плюй ты на них, — улыбнулся он.
И его улыбка, как всегда, успокоила ее.
— Запахни шею, — только и сказала она, хотя в помещении было совсем тепло…
Таможенница была красива, стройна и молода.
«Зачем она этим занимается?» — подумала Кира.
— Значит, улепетываем? — спросила таможенница.
— Улетаем, — поправила Кира.
— И не стыдно?
— Мне? — Кира искренне удивилась. — Я думала, вам стыдно. Ежедневно рыться в чужих чемоданах, копошиться в белье, шарить по карманам! На свете столько интересного. Вы могли бы быть актрисой.
Таможенница покраснела и стала еще красивей.
— Вы должны заниматься любовью, — продолжила Кира, — а вы занимаетесь ненавистью… Вам бы не хотелось сменить специальность?
— Нет, — бросила та и как-то тупо продолжила, — значит, уезжаем? А я еще смеялась на пьесах вашего сына.
— Я вам верну деньги за билеты, — успокоила Кира, — только в долларах! Хотите? Рублей у меня больше нету. А? Вы ведь любите валюту.
Таможенница не отвечала и продолжала рыться в вещах.
— Чем он там занимается, ваш сын? Чернит нашу действительность?!
— Нет, он пишет ей оды! — успокоила Кира.
Таможенница промолчала. Она молчала и что-то упорно искала. И нашла. У Киры была обнаружена маленькая палехская шкатулка с дарственной надписью «Любимой учительнице от любимых учеников».
Это была правда — любовь была взаимной.
Обнаружив шкатулку, таможенница ликовала, будто влюбилась или открыла пенициллин и, вся сияя, повела Киру к начальнику таможни. Начальник был сух, высок и напоминал тростник, но отнюдь не мыслящий.
— Та-ак, так, — он крутил в руках шкатулку, — а вы знаете, мадам, что они строжайше запрещены к вывозу?
— Что вы говорите? — удивилась Кира. — А чего вдруг?
Начальник презрительно посмотрел на нее.
— Как государственная ценность, мадам, — процедил он, — как народное достояние.
— Позвольте, — возразила Кира, — ученики преподнесли шкатулку мне, а нелюбимому государству. Это достояние мое, а не народное. Народу они дарили другое…
Начальник оставил эти слова без внимания. Он лоснился от удовольствия.
— Так, так, — повторял он, крутя в своих пухлых ладошках шкатулку, — такую замечательную штучку, значит, хотели утащить за рубеж, врагам, значит, народное достояние, сионистам, понимаете ли, русский шедевр. А вы знаете ли, гражданка, что за это вы можете попасть совсем не в Израиль, а…
Он посмотрел на Киру, как феодал на вассала.
Кира улыбалась, широко и спокойно.
— Чего это вы лыбитесь? — удивился он.
Она не отвечала. Ее начало колотить от смеха.
Начальнику стало не по себе. Розовые пальчики его вспотели и розовый лобик вспотел.
— Что это все значит? — поинтересовался он.
— Два, Сидоров! — вдруг твердо сказала Кира. — И встань-ка в угол!
В грозном начальнике страшной таможни она признала своего давнишнего ученика, вечного двоечника Саню Сидорова, с которым она так мучилась лет двадцать назад.
Саню в классе иначе, как «Слезы-сопли», не называли. У него текло отовсюду. Он ябедничал. Он доносил. И в слове из пяти букв делал девять ошибок.
Он не мог решить ни одного примера, ни одной задачи, не мог возвести в куб, путал треугольник с квадратом, но директриса требовала от Киры, чтоб та ставила ему за все это — четыре!
Потому что папа этого «Слезы-сопли» был какой-то шишкой!
Кира уже не помнила, какой…
Нет, кажется, он заведовал гаражом, где стояли «воронки». Да, да, конечно. Потому что директриса говорила, что Кира своими двойками расстраивает начальника гаража, что могут выйти из строя все машины и не на чем будет ездить арестовывать врагов народа…