Сказки Амаду Кумба

Диоп Бираго

На другой день, когда жена Лёка пришла к колодцу, с головы до пят увешанная драгоценностями, которые сверкали и переливались на солнце, жена Буки-гиены чуть не умерла от зависти. Она разинула рот, вытаращила глаза и упала без чувств, а тут все ее ожерелья и браслеты из высушенной глины раскололись на кусочки. Пришлось окатить ее водой. Гиена, промокшая до костей, очнулась, вскочила и помчалась будить мужа.

— Бездельник! Пустая голова! — вопила она в ярости, грубо расталкивая Буки, который потягивался и зевал спросонок. — Посмотри, жена

Лёка ходит в золоте и жемчугах, а ты для своей только глину и сыскал! Если ты мне не раздобудешь таких драгоценностей, как у нее, я ухожу к отцу!

Буки целый день ломал голову, как ему отыскать сокровища, а вечером его осенило. Он набил за левую щеку разжеванного сырого арахиса и отправился к Лёку-зайцу.

— Дядюшка Заяц, — захныкал он, — помоги! Зуб разболелся, просто невмоготу. Вырви ты его ради бога.

— А ты меня не укусишь? — с беспокойством спросил Лёк.

— Что ты! Я и слюну не могу проглотить!

— Гм… Ну-ка, открой рот. Этот, что ли? — спросил Лёк, пощупав клык.

— Н-нет! подальше…

— Этот?

— Н-нет! еще дальше…

Но стоило только Лёку запустить лапу поглубже, как Буки крепко сомкнул челюсти.

— Вуй яй-йо! (Ай-яй-яй, мамочка!) — закричал Лёк.

— Я тебя не пущу, пока не скажешь, где ты нашел драгоценности.

— Отпусти, я поведу тебя туда с первыми петухами!

— Клянешься? — процедил Буки, не разжимая зубов и не выпуская заячьей лапы.

— Клянусь поясом отца!

Земля еще не остыла, когда Буки, который всю ночь не смыкал глаз, поднялся и дал пинка своему петуху. Потом он пришел к Лёку:

— Петух уже кричал.

— Может, и кричал, — согласился Лёк, — да старики еще не кашляли.

Буки опрометью бросился к себе и схватил за горло старуху мать, да так, что та закашлялась и захрипела.

— Они уже кашляли, — заявил Буки, вернувшись.

— Ну, ладно, — согласился Лёк. Он понял хитрость Буки (ведь Лёк был не дурак), но решил, что лучше поскорее разделаться с несносным соседом, иначе тот не оставит его в покое до самого вечера.

Они тронулись в путь. По дороге Лёк давал Буки советы, растолковывал ему, что надо делать и чего делать не следует, что говорить, чего не говорить. Он оставил Буки у подножия баобаба и вернулся досматривать свой сон.

Буки на минутку присел, потом прилег, но тут же вскочил и сказал дереву:

— Говорят, твоя тень свежа, листья вкусны, а плоды очень сладки, да мне не хочется есть и недосуг дожидаться, пока поднимется солнце. У меня дело поважнее. Укажи мне только, где найти Кусса. Он даст мне сокровища не хуже тех, что лежат в твоем дупле, но будто бы тебе не принадлежат.

Баобаб указал ему на просяное поле. Буки направился туда и дожидался до полудня, пока не пришел лешачонок Кусс. Лишь только тот появился, Буки, угостив его тумаками, грубо приказал пошевеливаться. Кусс-младший привел Буки к дуплу тамаринда и посоветовал ничему не удивляться и не смеяться над тем, что он увидит у его родителей.

Буки

прожил у леших три дня и насмехался над всем, что они делали. Он, например, объявил, что никогда в жизни не слыхивал, чтобы выбрасывали мясо и жарили перья.

— Ну и ну! — кричал он каждую минуту. — Где это видано? Где это слыхано?

Вот почему маленький Кусс, который не забыл о тумаках, полученных на просяном поле от этого грубияна, не сказал Буки, какой из калебасов нужно выбрать. Да если бы он и дал ему полезный совет, тот все равно только отмахнулся бы от него. «Я-то поумнее Лёка, — рассуждал Буки, — так незачем мне слушаться зайца и брать маленький калебас. В большом наверняка сокровищ больше».

На четвертый день старый леший показал Буки два калебаса и предложил ему выбрать любой. Буки вцепился в большой и тут же заявил, что ему пора уходить.

— Когда придешь домой, — сказал ему на прощанье старый Кусс, — прикажи калебасу: «Кёль, выполняй обещанное!»

Буки процедил сквозь зубы: «Спасибо», — и убежал, даже не попрощавшись.

Вернувшись к себе, он накрепко запер ворота и для верности подкатил к ним тяжелое бревно, а потом вошел в хижину и велел детишкам и жене, которая толкла просо, выйти вон и припереть дверь снаружи ступкой, пестами, котелками и всем, что только найдется тяжелого.

— И не смейте меня тревожить! — крикнул он сквозь наглухо закрытую дверь. Затем поставил калебас посреди хижины.

— Кёль, выполняй обещанное!

Из калебаса выскочила здоровенная дубинка толщиной в руку, длиной в три локтя — и давай колотить гиену! С громким воем метался Буки по хижине, налетая на стены, натыкаясь на циновки, и никак не мог найти выхода, а дубинка носилась следом и без передышки молотила по его спине и бокам. Наконец дверь хижины поддалась. Расшвыряв опрокинутые ступы, песты, котелки, Буки вылетел во двор и, сбив с ног жену и детишек, помчался отпирать ворота, а дубинка неслась за ним и лупила без пощады. Наконец Буки удалось сдвинуть с места тяжелое бревно, сломать ворота и спастись бегством в бруссу.

С тех самых пор Буки-гиена и слышать не хочет ни об украшениях, ни о дорогих бубу.

Наследство

Погожий день клонился к вечеру, и был он подобен жизни старого Самбы, ясной и безмятежной, полной трудов, мудрости и добрых дел.

Духи, которые приносят ночь, помедлили на верхушке тамаринда, дожидаясь, пока дряхлое тело отпустит на свободу душу старца, чтобы проводить ее к жилищу предков. В хижинах, теснившихся, как боязливые цыплята, вокруг той, где умирал патриарх, гнетущее молчание царило среди женщин и детей. Только потрескивавшие на огне хворостинки откликались на последние звуки дня. А во всех соседних хижинах пестики замерли в ступах.