Сказки Амаду Кумба
Шрифт:
Лежа подле угасающего в очаге огня (он уже не мог вернуть тепло дряхлым членам, которые грело солнце бессчетных дней и остужал холод стольких ночей), старый Самба приближался к пределу своей праведной жизни. У его постели — последнего ложа, с которого ему предстояло сойти в лоно матери всех людей, кормилицы-земли, ни разу не оскорбленной им ни словом, ни поступком, — стояли его сыновья Момар, Бирам и Муса.
Подняв руку, умирающий указал им на три бурдюка, подвешенных к соломенной крыше. Сыновья взяли по бурдюку, и рука упала. Самба покинул жилище живых и ушел в страну теней.
Похоронили
Самым легким был бурдюк Бирама — в нем лежали какие-то обрывки веревок, зато тяжелый бурдюк Мусы был полон крупных золотых слитков и золотоносного песка. А в бурдюке, доставшемся Момару, оказалась земля.
— Отец любил нас одинаково, — сказал Муса, — и я не понимаю, почему он оставил все свое золото мне одному, ведь я самый младший.
— И я ничего не понимаю! Почему мне, старшему, он оставил бурдюк с землей, а Бираму — обрывки веревок?
— Все было совсем не так, — сказал Бирам. — Отец просто указал нам на бурдюки, и каждый из нас взял один наугад. Нам надо узнать то, что он не успел вымолвить, прежде чем предки призвали его к себе. Пойдемте к старым людям — может быть, они нам все объяснят.
И они пошли к дереву Совета, в тени которого беседовали самые старые и уважаемые люди деревни. Но те при всей своей мудрости не смогли объяснить сыновьям Самбы, чего не успел им сказать отец перед смертью. Они отослали братьев к старикам Н’Ганя, а те посоветовали обратиться к старцам Ньяня. И вот самый древний старец Ньяня сказал им:
— Я не знаю, чего хотел ваш отец, оставляя вам эти бурдюки, и не знаю, кто мог бы вам это объяснить в здешнем краю, где я видел больше восходов и больше молодых и убывающих лун, чем все остальные люди. Но в детстве я слышал, как бабка моей бабки говорила о Кем Тане, человеке, которому ведомо все. Отправляйтесь на поиски Кем Тана, и да будет вам легка дорога.
В пятницу — лучший день для путешествий — Момар, Бирам и Муса, опустив поводья на холки своих белых коней, покинули родную деревню и пустились на поиски человека по имени Кем Тан.
Семь дней ехали они через рощи и болота, леса и реки. На рассвете восьмого дня на лесной тропе им повстречался М’Бам Аль, кабан. Разумеется, они давным-давно были с ним знакомы и не раз задавали ему трепку, когда он хозяйничал на их маисовых или бататовых [26] полях как у себя дома. Но никогда они не видывали М’Бам Аля в таком смешном наряде. Да и никто, наверное, не видывал такого со времен самого Адама Н’Диай, праотца всех людей на земле.
26
Батат — сладкий картофель тропических стран.
Но человек не должен удивляться, а тем более выказывать свое удивление, если только он не слышит что-нибудь поучительное. Поэтому братья просто сказали: «Ку яг дом яг гис» («Кто долго странствует, многое видит») — и поехали дальше, не оглядываясь на М’Бам Аля,
Еще семь раз прошли семь дней, а братья все ехали и ехали через леса и саванну, болота и равнины в сторону восходящего солнца.
Солнце стояло прямо над их головами, а тени искали прибежища у подножия деревьев и под брюхом у лошадей, когда всадники увидели Дьякалора-козла. Брызжа слюной и громко крича «ме-е-е», он бодал пень тамаринда, наполовину заслоненный термитником. «Ку яг дем, яг гис», — сказали три брата и продолжали свой путь.
Много дней прошло с тех пор, как они оставили позади большую реку. Деревья на их пути становились все более низкорослыми и чахлыми, скудная трава — желтее, и вот однажды братья увидели около лужицы илистой воды прекрасного откормленного быка. Рядом с ним лучший бык из стада старого Самбы, тот самый, которого братья принесли в жертву в первый день траура, показался бы просто двухмесячным теленком. Но шкура этого красавца-быка была покрыта гнойными язвами.
— Кто долго странствует, многое видит, — сказали три брата и продолжали путь.
Дважды пропели петухи на землях, населенных людьми, и солнышко уже умыло лицо. Чьи-то нетерпеливые и заботливые руки подняли его над горизонтом, как большой арбуз, потому что пришло время начинать день. А оно, немого помедлив у края земли, быстро поднялось высоко в небо и ярко сияло перед глазами братьев, когда они добрались до луга, расстилавшегося насколько хватал глаз. Высокие травы еще клонились под тяжестью утренней росы. Проснувшиеся юные ручейки оживленно болтали, играя в прятки. Наводя порядок в своем хозяйстве, солнце лучами осушило росу. Лошадям трех братьев захотелось напиться и пожевать сочной травы, но вода в самом прозрачном ручейке была горька, как желчь, а самая зеленая трава на вкус напоминала пепел. Посреди луга паслась корова, такая тощая, что солнце просвечивало сквозь ее бока.
— Кто долго странствует, многое видит, — сказали три брата и продолжали свой путь.
Окончив дневные труды, солнце торопилось вернуться в свое жилище. Тени всадников бежали впереди лошадей и с каждой минутой вытягивались всё больше, указывая путь на еще не остывшем песке, который сменил зеленый луг с горькой травой. И вот на этой оголенной унылой земле братья увидели корову у крохотного кустика травы перед лужицей, которую можно было прикрыть ладонью. Лошади потянулись к лужице и пили долго-долго, а вода все не иссякала и была сладкая, как мед; они так же долго щипали сочную трапу, но ее не стало меньше. Корова была тучная, шерсть ее блестела, как золотая, в последних лучах заходящего солнца.
— Кто долго странствует, многое видит, — сказали три брата и продолжали свой путь.
Они ехали еще трижды три дня. На десятый день они, проснувшись, заметили впереди лань, у которой было только три ноги. При их приближении она отбежала подальше и остановилась, как будто дразнила их. Братья вскочили на коней и помчались за ланью. Они гнались за ней, пока на землю не лег багровый отблеск заката, предвещая короткие сумерки, — и тут лань скрылась из виду, а на горизонте перед ними внезапно возникли зубчатые очертания островерхих деревенских хижин.