Сказки Бурого Медведя
Шрифт:
— Как звать-то тебя, красавица?
— Нет у меня теперь имени. Была вольной — было имя. А теперь рабыня.
— Да ладно тебе, я всю жисть в холопах, а ничего, живу.
— Вот и живи… холоп!
— Ну и что, что холоп? Зато Мешок мне Доменки в управление отдаст. Буду я там самым главным!
Тут хазарин подошёл, как собакам объедки на землю вывалил. Кости да огрызки.
— Кющайтэ, — засмеялся, и ушёл к своему костру.
Мякишка на еду накинулся, а наложница отвернулась, будто ей отравы насыпали.
—
— А куда мне теперь ходить? От себя не уйдёшь, не спрячешься. Как подумаю, что все мои дети на этого урода Мешка похожи будут, так хоть в омут головой прыгай.
— Эко ты надумала? Чего там в омуте хорошего? Слушай, а ты после того как Мешок тебя выгонит, ко мне приходи! Ты баба красивая, а у меня жены нет теперя. И пусть кто скажет чего плохого — запорю.
— Ты лучше скажи, где тут от грязи отмыться можно. Негоже есть немытой да потной. Может, ручеёк какой почище найдётся?
— А чего же не найтись? Вон за теми ёлками чахлыми островок маленький есть, там чур Мары стоит. Вот слева от него озерко небольшое, но чистое и глубокое. Оно завсегда спокойное, ни волны, ни ряби никогда не бывает. Пойдём, провожу.
Набрал он с собой костей по дороге глодать, да и отвёл наложницу до озерка.
А та у Чура постояла, к озеру подошла, лицо умыла, руки над водой подняла да зашептала что-то. Негромко, едва-едва, одними губами, но Мякишка каждое слово слышал, будто она в ухо ему кричала. И от того, что слышал он, волосы у него на голове зашевелились, ибо смерть призывала девка и себя в очистительное служение Маре отдавала за то, что заберёт та хазар, обидчиков её, да его, Мякишку — предателя подлого! Бросил Мякишка кости, к девке подбежал, да та в озеро головой прыгнула и канула, будто и не было её на берегу…
Долго стоял он, ни живой ни мёртвый, в туманной ночной мгле, среди болота гиблого. Смотрел на озеро спокойное, как ни в чём не бывало лежащее — ни волны, ни ряби. Будто и не в него ушла девка-невольница. Повернулся он к Чуру, а вместо него женщина стоит в белом, и чёрные волосы её вьются сами собой, хотя ветра и нет вовсе.
— Ты Мара, я знаю! Ты Богиня смерти, и за мной пришла!
— Да, близок твой конец, Мякишка. Недолго тебе осталось.
— Да как же? Мне же Доменки в управление обещали?
— Не можешь ты никем управлять, потому что сам холоп с рабской душою. И ничем этого из тебя не вытравить. А потому не управлять ты идёшь, а поклонение себе ищешь. Правитель прежде всего о других думать должен да творцом быть. А ты только приказы исполнять можешь. О себе только думаешь! Денег да почестей ищешь! Раб! Жену сгубил! Детей в полон продал. Ради чего? Ворога злого на друга ведёшь. Ради чего? Сколько людей до смерти запорол? Ради чего? А и жил ты вообще — ради чего? Ради чего? Ради чего? Ради чего?
«Ради чего? —
Упал он на колени, голову руками охватил. Стал раскачиваться вперёд-назад… Ради чего? Завыл он страшно, хазар перепугал, те аж костры водой залили да к бою приготовились.
Понял Мякишка наконец стариковы слова, будто наяву их услышал:
«Тебе, Мякишка, из грязи к чистой жизни идущему — белый камешек. Радостен будет путь твой, да горько прозрение».
Прозрел! Прозрел, что чистоту тот не на одежде видел, а в душе человеческой. И пришло оно, как есть горькое! Всю жизнь свою он хотел красиво жить да красоту снаружи видел. Всё над людьми возвыситься хотел. Возвысился, да прокляли они его. Вешка же вон, почитай городом правит, и народ к нему так и валит. Почему? Потому что не о себе думает. Даже учиться к Всеславу пошёл не для себя, а для людей. Чтобы для них, непутёвых, лучше сделать. Чтобы править творя, а не отнимая!
Успокоился немного Мякишка, к Марене взгляд поднял:
— Я отмолю. Старец чёрный говорит, что Бог всемилостив, что прощает он искренне раскаявшихся, и можно дальше жить. Новой жизнью!
— Бог простит, а ты сам? Для того чтобы новую жизнь начать, надо в старой умереть. И чем больше погани за тобой тянется, тем меньше тела твоего в новой жизни остаётся. А потому, очистившись, ты этот Мир покинешь. Вот Вешка уже два раза умирал, да заново рождался. Раз Вешем, другой Вольгой. Скоро третий раз предстоит.
— Так его убьют в этой битве?
— А ты хочешь, чтобы его убили?
— Нет! Нет! Не хочу! Пусть хоть он мне не грезится! Я ведь таким же как он мог стать!
— Вот видишь, опять ты только о себе думаешь. Но не бойся. Свадьба у него будет. На ней молодые для старой жизни тоже умирают, и в новую идут. Новыми людьми становятся, и из двоих одно новое существо получается. И имя ему — Род!
— Так что делать-то мне?
— Вот опять ты, холоп, приказа ждёшь! Хоть раз в жизни сделай что-то самостоятельно! Прими решение САМ! А сейчас уходи к своему господину поганому.
Встал Мякишка да поплёлся к хазарам. Те его увидели — успокоились, а Мешок про невольницу вспомнил:
— Де дефка? Куда дел, халоп?
Подскочил Мешок к Мякишке, хотел плёткой огреть, да ненароком в глаза ему глянул. А глаза те пусты были. Ни тоски, ни страха обычного в них нет. Опустилась рука с плетью, и прошёл Мякишка к своему костру, лишь равнодушно через плечо бросил:
— Нет её больше в этом Мире.
Утром собрались хазары дальше в путь. Повёл их Мякишка тропами едва различимыми. А у самого всё в голове стучало: «Ради чего? Ради чего? Ради чего?»