Сказки гор и ручьёв

Сильва Кармен

Осторожно, крадучись, пробиралась она ощупью по длинным подземным проходам, поминутно боязливо озираясь, ибо ей всё чудилось, будто вокруг неё нет-нет да и раздастся вдруг то лёгкий шелест, то шуршание проворных крошечных шагов. Однако же то было не более, как учащённое страхом биение ее собственного сердца, так как каждый раз, как она приостанавливалась, всё тотчас стихало. Но вот добралась она, наконец, до своей комнаты и тут в изнеможении упала на кровать. Однако уснуть она еще долго не могла. Она понимала, что изменила своему слову, и не могла не сознаться, что, нарушив святость обещания, утратила всякое право на уважение.

Беспокойно металась

бедная Фиорика, раздумывая, как ей поступить и на что решиться. Ее гордому прямому нраву была противна всякая скрытность, а между тем она знала муравьёв и как неумолимо строги и суровы были их наказания. Не раз привставала она на своей постели и, опершись на локоть, начинала прислушиваться, и каждый раз ей казалось при этом, будто всюду вокруг неё происходит какая-то торопливая возня, беготня и шуршание многих тысяч крошечных ног, как-будто весь муравьиный холм превратился вдруг в нечто живое.

Почувствовав приближение утра, Фиорика встала и приподняла одну из сотканных из роз портьер с намерением скорее выйти из муравейника и подышать свежим воздухом. Но каково было ее изумление, когда она увидала, что выход этот наглухо заделан еловыми иглами. Она бросилась было к другому, к третьему, четвертому и так один за другим обошла их все, но напрасно: все выходы до последнего оказались плотно заделанными до самого верха. Тут она начала громко кричать, и – глядь – на зов ее из бесчисленного множества незаметных для простого глаза щелей и отверстий целыми роями приползли к ней муравьи.

– Я желаю выйти на воздух, в поле! – строго заявила она им.

– Нет, королева, под открытое небо мы тебя не пустим, – отвечали ей муравьи; – чего доброго уйдешь ты от нас!

– Стало быть, вам более не угодно повиноваться мне?

– Нет, мы охотно будем по-прежнему повиноваться тебе во всём, но только не в этом. Воля твоя, и ты можешь в наказание топтать нас ногами; все мы согласны во имя общего блага и чтобы спасти честь нашей королевы пожертвовать своею жизнью.

Фиорика виновато опустила голову, и из глаз ее ручьём покатились слезы. Она просила и умоляла муравьёв отдать ей назад её слово, возвратить свободу. Но на все ее просьбы и мольбы строгие маленькие блюстители закона отвечали лишь гробовым молчанием, и не более как через минуту Фиорика увидала, что осталась совершенно одна в своей темной каморке.

О, как горько плакала бедная девушка, как тяжело вздыхала и горевала! Однако когда она сделала было попытку своими нежными пальчиками проложить себе дорогу к выходу; то очищаемое ею пространство моментально опять заполнялось, так что она пришла, наконец, в отчаяние и, рыдая, бросилась на землю.

Муравьи часто приносили ей для утоления ее жажды и росинки и капли сладчайшего цветочного сока, но ко всем ее просьбам и мольбам оставались, по-прежнему, неумолимо глухи. Однако же из опасения, что стоны и рыдания молодой девушки чего доброго будут услышаны извне, муравьи принялись строиться все выше и выше и таким образом воздвигли гору высотою с Вирфул ку Дор, и горе этой люди дали название Furnica – Муравей.

Уже давным-давно перестал разъезжать молодой королевич верхом вокруг этой горы, а между тем плач Фиорики и поныне слышится в тишине ночной.

Пиатра Арса.

Горда

и надменна была прекрасная Пауна, очень горда и самолюбива! Недаром же природа наделила её такими большими тёмными глазами с чёрными, острым углом начинавшимися, прямыми бровями, да и носом орлиным. Правда, рот у неё был несколько велик, но с чрезвычайно красивым разрезом губ, промеж которых, каждый раз как смялась она или говорила, сверкал двойной ряд блестящих белых и ровных зубов. Над красивым белым лбом короною лежали чёрные толстые косы, и народ, любуясь горделивой осанкой статной красавицы с широкими плечами и ее твердою смолою походкой, со слегка откинутой назад головою, шутя, величал ее царевною.

Однако же не настолько была горда красавица Пауна, чтобы не повернуть головы, когда мимо неё проходил Таннас, или не слушала его речей, когда заговаривал он с нею в хоре. Со всем тем каждый раз как тот или другой из деревенских парней принимался поддразнивать ее Таннасом, на щеках ее вспыхивал сердитый румянец, и она спешила резким и колким ответом оборвать дерзкого.

Не без зависти посматривало на Таннаса большинство из деревенских парней и в особенности с тех пор, как стало известным, что помолвка его с красавицею Пауной дело совсем решённое. Но тут в стране вдруг разгорелась война, и пришлось Таннасу отправиться вместе с войском на Дунай. Никто при этом однако же не видел, чтобы Пауна плакала: гордая красавица умела при людях глотать слезы; – а всплакнула ли она или нет раз-другой украдкой – об этом спросить ее никто не посмел.

Пауна всегда умудрялась устроить так, чтобы быть одной из первых, получавших в селе те или другие вести с театра военных действий и, прислушиваясь к различным слухам и толкам о первых боевых стычках, сильная и гордая Пауна уже не раз бывала принуждена прислониться к каменному кресту, что стоял на краю деревни, так сильно стучало сердце в груди бедняжки и кружилась голова! По ночам ей зачастую не спалось, и нередко принуждена бывала она не гасить у себя огня, чтобы в темноте не мерещились перед глазами страшные видения, рисовавшие ей Таннаса раненым, истекающим кровью, или же совсем убитым.

Так, томясь бессонницей, сидела она однажды тёмною ночью, еще не раздетая, на краю своей кровати, не подозревая, что на дворе около дома кто-то бродит, часто заглядывая к ней в окошечко, как не подозревала, конечно, и того, что была в эту минуту необыкновенно красива в своей задумчивой позе с печально опущенными на колени руками и широко вытаращенными глазами, задумчиво смотревшими куда-то далеко-далеко. Но вот в окно что-то осторожно вдруг стукнуло, и молодая девушка, легко вскрикнув, быстро обернулась и начала вглядываться в темноту. Тут ей показалось, будто у окна она видит Таннаса, а через минуту услыхала, что ее действительно кто-то зовёт в полголоса:

– Пауна! Дорогая моя Пауна, выйди ты ко мне на улицу! Не бойся! Ведь это я – твой Таннас!

Рука Пауны уже была на ручке двери, и менее чем через секунду молодая девушка, стоя уже за дверью, почувствовала вокруг себя чьи-то объятия. Торопливо отстранив руку, обхватившую стройный ее стан, она спросила:

– Но ты ли это на самом деле? Уж не вздумал ли кто посмеяться надо мною?

– Смотри, Пауна, вот твое колечко, а вот и та монета, что при прощании повязала ты мне на шею. Выносить дольше разлуку с тобой стало мне невмоготу, и я решился, во что бы то ни стало удостовериться собственными глазами, остаешься ли ты мне верна!