Сказки о сотворении мира
Шрифт:
В следующий момент собеседники обернулись на грохот. Среди комнаты лежал без сознания бледный Артур. Рядом с ним — опрокинутый стул, монитор продолжал подмигивать зеленым глазом.
— Боже!!! — воскликнул Оскар, подскочил к Дееву и стащил с его шеи галстук. — Георгий Валентинович, что с ним?
Зубов вырвал из розетки шнур и отделил от компьютера кастрюлю с проводами. Оскар распахнул окно.
— Эй, как тебя… Артур! — тряс он умирающего за плечи, пока Зубов упаковывал кубок в футляр. — Очнись! Господи, что делать?
Покончив с прибором, Жорж склонился над товарищем, приподнял его веко, пощупал на шее пульс.
— Освободи
— Надо вызвать врача! — прокричал Оскар из ванной.
— Надо, — согласился Жорж, вынимая из кармана Артура ключи от машины. — Когда он придет в себя, ему понадобится психиатр.
Оскар выбежал из ванной с мокрым полотенцем, но Жоржа и след простыл. В ужасе он погнался за беглецом, и настиг его на стоянке автомобилей.
— Вы не можете так уехать! — закричал он. — Вы потом себе не простите! Человечество вас не простит!
Жорж вынул из саквояжа папку, перевязанную тесьмой.
— Возьми… — сказал он. — Позаботься об Артуре.
Машина тронулась. Оскар Шутов бежал за ней до поворота. Он бежал бы дальше, но Жорж поддал газу и оставил молодого ученого на дороге со связкой бумаг. С последней надеждой Шутов развязал папку, наполненную газетными вырезками. «Сан-Франциско, — прочел он. — Разводом закончился скандал в семье Филсберри после того, как миссис Филсберри обнаружила, что ее супруг, мистер Филсберри, годами скрывал от нее фамильные драгоценности, полученные после кончины сестры, мисс Филсберри, которые прятал в дупле сосны у поворота на ферму…» У Оскара не хватило терпения.
— Ур-род… — бросил он в след беглецу и пошел домой.
— Ты спрашивал, во что я верю, Валех? Не знаю, верю ли я во что-нибудь. Люди рассказывают много историй. Я слушаю, потому что мне интересно. Как понять, верю ли я вообще? Одни истории кажутся правдоподобнее других, но разве обязательно верить? Разве недостаточно просто слушать? Ты требуешь от меня веры в то, чего я не видела и не знаю? Конечно, глупая получилась развязка, но ведь все это ради них… потому что они мои дети. Ты знаешь, что такое дети, Валех? Это иллюзия, что в будущей жизни состоится то, что в этой было упущено. Что более совершенный Человек, идущий за мной, получит все, чем меня обделили…
— Чем же обделили тебя?
— Чудом, Валех! В моей жизни никогда не было чуда. Я не видела летающих тарелок, вокруг меня не происходили события, которые можно было бы назвать аномальными… Мои мечты никогда не сбывались. Пусть сбудутся хотя бы у них…
— Своими ли ушами я слышу?..
— Знаю. Знаю, что загубила роман. Мое преступление можно оправдать только отчаянием.
— Разве я тебе не объяснил, к чему ведет превышение власти? Разве не сказал, что иметь силу и пользоваться ею — отнюдь не одно и то же. Разве я не предупредил тебя, что творение, увидевшее творца, обречено на смерть.
— Я даже согласилась с тобой, но не предполагала, что хаос так безнадежен.
— Хаос — не есть конец. И власть творца ничего не стоит, если не может распорядиться хаосом. Если тебе дорого творение, огради его от своего общества. Ты собрала команду штурмовать истину, но не дождалась похода.
— Я хотела узнать, как устроено время, надеялась на тебя, но поняла, что ты не собирался мне помогать.
— Я не держал тебя за руку, когда ты убегала с уроков физики… Не держал, потому что учил тебя верить собственным синякам больше, чем книжным формулам… но, не научив верить, не научил ничему. Я также как ты, однажды превысил власть. И теперь, вместо того, чтобы повести тебя вперед, могу только не дать заблудиться. Помнишь, как ты заблудилась в бане?
— Не помню.
— Сколько лет тебе было? Лет пять. Ты была самостоятельной девочкой, сама пошла в буфет за лимонадом, а когда вернулась, забыла номер душевой кабины. Все двери казались тебе одинаковыми, их количество было бесконечным, коридор — темным и страшным…
— Валех…
— Ты ломилась с бутылкой лимонада во все кабины подряд! Помнишь?
— Представляю, как тебе было весело.
— Я хотел, чтобы ты раз в жизни достигла цели упрямством. В одной кабине ты застала голую тетку, в другой — дядьку, в третьей и дядьку, и тетку вместе… я думал, что в этот день ты узнаешь о жизни больше, чем надо пятилетней девочке, но каждому новому персонажу ты задавала один и тот же вопрос: «Где… моя… мама?..» Помнишь?
— Не помню. И что?
— Ничего. Напишешь другой роман. Пусть время останется для тебя загадкой.
Вторая сказка. ПЛЕННИКИ ДЕХРОНА
Глава 1
— Помнишь… Последний день перед изгнаньем с Земли. Ты шел по песку, волоча за собой обожженные крылья, воздух катился горячими волнами, до смерти оставалось два шага, когда появился Он…
— Прошлого не бывает! — заметил Валех. — И крылья — лишняя метафора. Где ты видела Ангела с крыльями?
— Зато какая красивая!..
— Литературу погубят лишние слова, а Человека — лишние мысли.
— Хорошо, я соглашусь убрать крылья, а ты в подробностях вспомнишь тот день…
— Я не о крыльях. Я о прошлом…
— Ты шел по песку, изнемогая от зноя, когда над горизонтом поднялась уродливая машина. Ты разглядел педали под ногами Этого Существа и волосы, стоящие гребнем ото лба до затылка. Ты услышал, как громыхает под седлом Его фляга, и гул пустыни наполнился металлическим рокотом. На Его поясе моталась связка гранат, через плечо пролегали пулеметные ленты, голову охватывал обруч с прицелом, из-за Его плеча торчал автомат, на шее висел бинокль. За машиной тянулась тачанка, вязла в песке колесами. И ты закрыл глаза. Что?.. Не так хотел выглядеть на Страшном суде?
— Воистину, Господь был прав, когда запретил Ангелу говорить с Человеком, — вздохнул Валех. — Для его же, ангельского, спокойствия.
— Для спокойствия вам дали крылья, но вы отказались от них!
— Когда Господь творил Ангела, Он был юн.
— Надо было учиться летать. Осваивать фигуры пилотажа. Ты ограничился «штопором» — поэтому слушай, как было на самом деле… Машина встала. Он сидел между огромных колес, подобных утопающему в земле Солнцу. Его радужная шевелюра была причесана ветром, Его тело пылало зноем. Ты упал перед Ним на колени. «Отпусти меня, Господи, — сказал ты. — Дай мне умереть, ибо вечность тяготит меня, неопределенность сводит с ума. Я омерзителен сам себе, — сказал ты, — потому что стал пессимистом! Таким пессимистом, Господи, что всякая тварь сдохнет вблизи меня, и всякая почва, куда ступит нога, превратится в пустыню. Или дай мне уйти или оторви крылья, чтобы я познал все страсти человеческие в один миг, который называется жизнь…»