Сказки старого волшебника или самая звёздная ночь в году

Ярмакова Ольга Васильевна

Верно, для любви существует много маленьких факторов, в соединении они образуют ту знаковую связь, ту особенную зависимость между двумя. Иногда чересчур.

Если бы у Глеба спросили, что же повлияло на его отношение к матери, он бы, скорее всего, прибег к сравнению с музыкой. С органичной мелодией, где все ноты расположены удачно и на своих местах.

А вот мама… она бы ответила слишком просто: свет в оконце. И не преувеличила бы. Для неё Глебушка, действительно, засиял в момент своего появления в этом мире, и с каждым днем его сияние лишь усиливалось.

Немудрено, что для Марты свет сошелся клином на малыше, долгожданном и, как многие считали, даже запоздалом. Родить ребенка после сорока, ещё

и первого, – решиться на подобное смогла бы не каждая женщина. Но Марта, незамужняя флейтистка в оркестре Гранамской филармонии, всю молодость отдала музыке и частично дирижеру. Впрочем, о затянувшейся интрижке догадывались коллеги, судачили соседи, одним словом все были в курсе, кроме законной супруги донжуана. И новость о беременности, внезапная, как удар шаровой молнии, и несвоевременная, ошеломила и выбила из рук флейтистки, то, чем она дорожила с семи лет от роду. Музыка отступила за сцену, предоставив подмостки иному герою. Марта ушла из оркестра, бросила своего долгосрочного любовника, который так растерялся, что надолго растратил музыкальный пыл, а вот любовный перенёс на арфистку. Но бывшую фаворитку всё это не трогало, у неё возрастал интерес к тому, что зрело внутри её живота. Весь мир с того момента, как она узнала, что станет матерью, замкнулся вокруг её особы, а когда малыш родился, – сконцентрировался на Глебе.

С любовью в Марте прибывала и гордость за сына. Каждый его шаг – взгляд – вздох – жест она трактовала, как нечто, достойное восхищения. Естественно, свой взгляд она старательно «прививала» знакомым и соседям. «Как Глебушка держит ложку! Это же изящество! А как Глебушка слушает меня, когда я наигрываю ему колыбельную на флейте! Всё понимает! А как…». Надо ли добавлять, что в первый год жизни Глеба походы знакомых сократились почти до нуля, а соседи при случайных встречах вдруг суетливо убегали по важному делу. Ну кому охота слушать только о Глебушке и его уникальности.

Но Марту вовсе не обескураживал тот факт, что телефон молчал, а на праздники никто не приходил да и не звал в гости. Казалось, что её даже устраивает этот вакуум, в котором уютно плавали она и сынишка. Женщина и от детского сада отказалась, заявив, что сама всему научит Глеба, так ей не хотелось расставаться со своим мальчиком. Но на что же они жили? Пускай Марта и ушла из филармонии, но талант и мастерство музыканта остались при ней, а, значит, ничто не мешало принимать на дому детишек и репетиторствовать. Правда, желающих учиться игре на флейте находилось не так уж много, но на жизнь хватало.

В пять лет Глеб удивил мать, потребовав барским тоном:

– Мама, я хочу играть на флейте!

Ну не прелесть? На глазах счастливой матери образовались крупные слезы. Наконец-то!

– Это у него от меня тяга к музыке, – уверяла она подвернувшейся нерасторопной соседке, та аж покраснела от возмущения, но убежать не могла, на её пути препятствием стояла Глебушкина мать. – А ведь я полагала, что он пойдет по стопам отца.

Но вовремя спохватившись, Марта не продолжила: тему о дирижере она старательно гасила в самом зачатке; и потому, воспользовавшись удачной заминкой, с ликованием на лице соседка прорвалась и опрометью неслась прочь.

Знал ли Глеб об отце? В том возрасте на вопросы – кто мой папа, и где же он? – мальчуган получал исчерпывающий ответ:

– У тебя есть я. Разве тебе этого мало?

– Нет, но…

– А раз немало, то и папа тебе ни к чему. Он лишний. Понял?

И у Глеба, пусть и разбалованного во многом ребенка, останавливался и рассыпался подступавший шквал логичных вопросов, уж суров взгляд матери становился в такие моменты. Лучше не спорить.

Флейта сразу прилипла к Глебовым губам. Иногда мальчик часами выдувал мелодии, красоту которых воистину постигал только материнский музыкальный слух. Соседи

же разве что головой о стену не бились, но терпели, знали, что с Мартой лучше не связываться – заклюет за своё чадо. С каждый годом бывшая оркестровая флейтистка наращивала потенциал фанатичной матери, у которой на пьедестале любви стояло божество-сын, за которого она бы, не раздумывая, спалила мир без остатка. Так что, лучше потерпеть часик-другой, слушая завывания из соседней квартирки, дабы жить в мире с монстром-матерью, коей почитали соседи Марту.

С растущей безграничной любовью множилась и материнская опека над сыном. Минуя детский сад, – от школы Глеб, как ни крути, отвертеться не мог, – заботливая наседка вынужденно выпустила любимое чадо во внешний мир. Но дозированно. После школы сразу домой! После музыкального кружка сразу домой! Никаких гуляний с этими несносными мальчишками! Девочки? Мал ещё!

Глебу, видевшему мир мамиными глазами, и без того не доставало общения со сверстниками до школы: случайные встречи вне стен дома – всё роскошество его контактов, в гости же никто не приходил из-за самой Марты. А попав в школьный мир, где жизнь кипела юностью и разнообразными интересами, Глебу зажилось ещё невыносимее. Это было сравнимо с длительным житьём в комнате, где закрыты окна и дверь, а воздух ужасно спертый, как вдруг дверь распахнулась, тебе дали выйти и вдохнуть полной грудью свежего сладкого воздуха, от которого голова пошла кругом, и – загнали назад, в душное пространство. Смириться и жить, как было, или устроить бунт? По натуре своей сын бунтарем не слыл, да и ни за что на свете не посмел бы открыто перечить маме.

Единственным местом, кроме школы, куда Марта благоволила отпускать сыночка, был музыкальный кружок: всё-таки музыка шла у неё на втором почётном месте после Глебушки. И то ли талант сынка приобрел странный уклон, то ли то была вуалированная форма протеста, только с той поры музыка его флейты выдавала странные композиции – причудливые до такой степени, что учитель с косых и изумленных взглядов перешел к открытым замечаниям.

– Это никуда не годно, Глеб. Что за банальщина? Что за ересь ты нам выдаешь? Выпадаешь из общей картины. Играй по нотам, как здесь. Все справляются, а тебя заносит куда-то.

Но играть по нотам Глебу наскучило давно, ещё перед самой школой. В его душе зрело нечто новое, необычное, но от того не менее прекрасное, и мир обязательно должен был услышать. Но в музыкальном кружке держались иного мнения: никакой отсебятины, есть ноты – будь любезен, играй по ним. Через несколько месяцев мучений Глеб ушел из кружка. Марта не ругала сына, она сразу же приняла его сторону, ведь её сын – гений, да и меньше волноваться, когда он в отлучке. А музыкальный кружок любящая мать окрестила сбродом любителей, где и учитель не профессионал, а самоучка-зазнайка. На том и было покончено.

Но Глеб от своих импровизаций не отказался. Да, он по-прежнему играл по нотам под чутким руководством родительницы, но всё же наступали такие моменты, когда и у мамы возникала нужда покинуть дом. И вот в Мартины отлучки по магазинам мальчик дерзновенно захлопывал нотную тетрадь и, закрыв глаза, отдавался потоку музыки, струившейся волшебным потоком к горлу и низвергавшейся озорными, яркими композициями. Глеб называл их витражами. Один раз, увидев в старой церкви окно, выполненное из разноцветного стекла, мальчишку потряс больше солнечный свет, преломлявшийся и расцвечивавший каменный пол, нежели сама церквушка. И свою музыку он сравнивал с подобным эффектом: сам Глеб – стекло, а его игра – разноцветные отсветы. И пусть длился чудесный миг недолго, а по возвращении Марта заставала послушного ученика за усердной игрой по нотам, глаза Глеба сияли чуть ярче, а щёки розовели. Но мать списывала всё на старание и дисциплину, а тайна витражей продолжала жить.