Сказки старого волшебника или самая звёздная ночь в году
Шрифт:
После десяти лет сын флейтистки принялся расти, да так скоро, что к четырнадцати годам возвышался над матерью на добрых полголовы, а Марта сама была женщина немаленького роста. Этот внезапный приступ скорострельности неважно сказался на внешнем виде парнишки: он стал походить на тощего жеребёнка, долговязого и несуразного, с длинными конечностями и коротковатым торсом. Вдобавок ко всему его лицо, решив составить компанию телу, вытянулось, нос заострился, а верхняя губа сильно нависала над нижней, придавая хозяину вид капризного малыша. Довершали картину бледно-серые глаза и жиденькие белёсые волосы, к тому же сильно отросшие. Глеба недолюбливали в классе по многим причинам, но и внешность не благоволила
Но дома становилось небезопасно предаваться вольной игре, во взглядах некоторых соседей Глеб усматривал нечто предосудительное, хотя это можно было списать на что угодно, даже на то, чей он сын. Но всё же благоразумность – качество, привитое матерью, подвигло искать решение, и оно было отыскано.
Тотальный контроль исключал полное доверие и вынудил прибегнуть к вранью. Как бы сын ни любил маму, ни боготворил её и ни заботился о ней, музыка становилась всё важнее для него и постепенно сталкивала с верхней ступени божество-мать.
Молодой человек записался в новый музыкальный кружок, в котором репетиции шли после уроков пять дней в неделю. Марта с одобрением отнеслась к этой инициативе, совершенно не догадываясь, что Глебушка задерживается не в кружке вовсе, да и нет никакого кружка, разве только тот старый, который парнишка бросил давным-давно. Где же тогда пропадал блудный сын?
Однажды, когда уроки закончились, а школа опустела, местная уборщица, Софья Миртовна, скребя линолеум коридора шваброй, услышала чудную мелодию. Тонкий вибрирующий звук заворожил пожилую женщину, и она, подобно зачарованным грызунам из небезызвестной сказки о некоем крысолове, отложив рабочий инструмент, пошла «на зов». Оказалось, что на верхнем этаже, в одном из затемненных уголков, подложив под себя сумку с обувью, сидел мальчик и самозабвенно играл на флейте. Он так увлёкся игрой, что не заметил, как возникла рядом почтенная Софья Миртовна, а когда обнаружил неожиданную слушательницу, едва не выронил флейту из рук, грубо оборвав волшебство.
– А чего это ты здесь один, на грязном полу? Чего не в оркестре? – сказала она на удивление мягко и совершенно не строго, хотя уборщица слыла своею сухостью и чёрствостью ко всем представителям рода человеческого, не достигшим совершеннолетнего рубежа.
Глеб не знал, как объяснить, да и как сформулировать: то ли ты не такой как все, то ли все не такие, как ты. Его взгляд заметался, подобно пойманной птице. Но удивительно то, что старая замкнутая женщина его поняла. Прекрасно поняла.
– Знаешь что, сынок, – помедлив и обмозговав, вымолвила Софья Миртовна, – вставай. Пошли, я тебе лучшее место для твоих репетиций покажу.
И показала, и настояла, чтобы мальчик приходил на чердак, как закончится последний урок, и все ребята разбегутся по домам. На чердаке имелись запасные стулья и ещё много чего, но, главное, не нужно было сидеть на полу и опасаться быть застигнутым врасплох.
– Я пока буду мыть полы по школе, играй, сколь душе угодно, – благородно разрешила пожилая дама, подбирая швабру, – а после будь любезен, освобождай помещение. Мне все ключи сдавать положено. Согласен?
Мог ли Глеб отказаться? Он с радостью ухватился за такую возможность. Пять дней в неделю он по два, а то и по три часа задерживался на школьном чердаке, порой уборщица заглядывала туда и просто садилась неподалеку. Она не разбиралась в духовых инструментах, не понимала тонкости игры, но умела слушать, как умеет делать это только одинокая душа.
Благодаря этой тайне, Глеб терпимо переносил выходные, вынужденно держа любимую флейту
Летом выкручиваться труднее, но и тут парнишка выход нашел. Летом-то школа на каникулы закрыта, значит, на чердак не попасть, зато распахиваются для всего честного народа всевозможные аллеи, парки, рощицы. В одну аллейку и стал захаживать каждый день юный флейтист. Сначала прохаживался по ней степенно, для разведки, так сказать. Аллейка та, не шибко большая, ютилась в сердце дубовой рощи, густевшей мощным зеленым островком на противоположной от Глебова дома стороне города. Прелесть состояла в том, что после обеда наступал удобный период в несколько часов, когда в сердцевине дубравы становилось совсем тихо, и ни одна человеческая душа не казала себя, за исключением неуклюжего, рослого подростка. На этот раз «музыкальный кружок» продолжил репетиции вне стен школы, передислоцировавшись в летний домик на самой окраине Гранамы. Такая версия частично звучала правдиво, утишая совесть завравшегося сына. Зато в одном Глеб был спокоен: мама ни за что не поедет на другой конец города, как бы ей ни желалось послушать любимого мальчика, так как поездки, превышавшие более двух остановок, вызывали в ней неодолимое раздражение и неприязнь к городскому транспорту. А личным авто Марта не располагала, так как с юности боялась садиться за руль.
И вот июньским ясным деньком, как обычно, выбравшись в сокровенное местечко после обеда и вытащив из футляра верную флейту, Глеб прислушался к тишине, в которую встревал птичий щебет, поднес инструмент к губам, и музыка полилась. Она заполняла просторы аллейки, наползая на могучие дубы, дразнила птах, прятавшихся в резной листве и недоумевавших, что за птица так дивно поет.
Можно было прийти, конечно, и раньше – с утра в городе поднялся ажиотаж из-за приезда ярмарочных торговцев и циркачей. Но Глеб всегда был осторожен и не желал рисковать своей ограниченной свободой, а ярмарка и шапито его не интересовали, но благодаря этим событиям в аллейке гарантированно пустовала дорожка со скамейками. А что ещё нужно? Юный музыкант закрыл глаза, увлечённо следуя за мелодией, которая раскрывалась внутри него всё сильнее.
И не увидел, как к нему неторопливо, даже с определенной ленцой вышагивал высокий незнакомец в соломенной шляпе. Однако мужчина предпочел остановиться на почтительном расстоянии, он снял солнечные очки и не сводил взгляд ярких серых глаз с музыканта.
Когда юный флейтист наконец раскрыл глаза, то оказался неприятно удивлен и даже испуган. Каким-то чудом флейта не выпала из рук, а вместо дивной нежной мелодии воздух огласил позорный вскрик.
– Прошу прощения, – поторопился исправить положение старик. То, что пришелец стар, Глебу подсказали белоснежные, франтовато подкрученные усы и бородка клинышком на смуглом загорелом лице внезапного слушателя. – Я не должен был так нагло подслушивать твою игру, но твоя флейта бесподобна…
Но комплимент не возымел того эффекта, на который рассчитывал Янус, мальчишка и глазом не моргнул. Не привык к лести со стороны посторонних. Это и хорошо, и плохо. А юнцу всё больше подозрительным казался тип в соломенной шляпе, нестандартный что ли, не как все старики. Джинсы и кроссовки молодили «дедка», да и что-то во взгляде проскальзывало, молодцеватое что ли. В целом, какой-то диссонанс. На всякий случай Глеб тихонько, дабы не привлечь на то внимание, попятился назад, прикидывая путь к бегству.