Скетчбук
Шрифт:
– И правильно хохочет, потому что и вправду вертела.
После этого разговор перестал клеиться, и вскоре врач пожелал нам доброй ночи. Я лежал в темной палате, в открытое окно просто хлестало запахом ночной природы, лета и молодости. Сверчки пели так, что заглушали уходящие шаги в коридоре. Я не мог заснуть. Я знал, что эта тайна навсегда улизнет от меня, если я не спрошу прямо сейчас.
– Игорь, простите, что лезу не в свое дело. Покоя не дает история Алины. Расскажите, будьте добры, если это не слишком личное.
Он молчал, я ждал. Теперь я уже жалел, что спросил. Либо меня поставят на место, либо история окажется самой обычной и ночь потеряет свою магию. И тут Игорь заговорил:
– Да, знаешь, очень личное. Есть такие истории, которые, казалось бы, тебя напрямую не касаются, но именно они становятся центральным объектом твоей жизни. Тут нет секрета, об Алине многие знали, но не верили. Своими глазами видели, и не верили. Потому что слишком всё приземленно, буднично, кажется, что стоит копнуть глубже, и найдется объяснение всей этой метафизике. А я вот копнул. Часто говорят, что многие ученые, особенно естественники, к старости уходят в религию. Потому что за всю жизнь не могут найти ответа на какие-то вопросы и видят в них руку провидения. И, знаешь, Алина – моя религия. Сейчас у меня такое чувство, что именно я должен был ее беречь. Ну а как ее убережешь? Неподходящий, прямо говоря, персонаж для своих… данных. Я два года ее совсем на курсе не замечал – знаешь, приезжают такие провинциалки, учатся еле-еле, на зачете двух слов связать не могут. Не потому, что глупые, а потому что выросли в среде, где умного слова порой за всю жизнь не услышишь. Мало кто из таких заканчивает учебу, а если и получают диплом, то уезжают обратно в деревню, в местном травмпункте парацетамол перебирать. Я и имя-то ее узнал только когда ее исключали. Уже через год к ее матери с деньгами ездил, чтобы не послала куда подальше, а рассказала про Алину. Зато теперь могу пересказать биографию почти с самого детства. Послушай, если интересно, это очень… расширяет горизонты, так сказать.
Представь себе деревню Октябрьскую, оставшуюся от одноименного колхоза. С небольшой молочной фермой, школой, перестоявшей сложные времена церквушкой. Семьи держат скот, бабушки у дороги продают картошку – ну, средняя деревушка, одним словом. В самой обычной семье – мама на ферме работает, отчим всё больше пьет – в этой семье растет девочка Алина. В пять лет она увлеклась сельским хозяйством. Вернее, огород полоть-поливать ее было не заставить, а вот во время засадки прямо не оторвать от работы. Всю зиму ждет, когда засевать можно будет. И еще дома на подоконнике экзотику разную растила в горшках. В сельмаг апельсины завезут, она только и просит родителей, чтобы косточки отложили.
Скоро стали замечать, что у девочки просто талант – что в землю не ткнет, то и вырастет. У матери урожай пошел такой, что продавать в город стали. В комнате у Алины финиковая пальма, апельсиновое дерево – все под потолок. Соседи ее стали приглашать за деньги в огороде поработать, та не отказывается, люди довольны, другим рассказывают, семья сыта.
А потом Алина пропала. Нашли через сутки у соседки в курятнике – сидит, не шевелится, глаза стеклянные, в руке яйцо. Ну, у матери разговор короткий – подзатыльник дала и домой утащила. Только с тех пор Алина к грядке не подходила, и ботанику свою забросила. Вместо этого потребовала у родителей птицу разводить – до этого они курятник не держали. Мать сначала отказала – правило у некоторых матерей такое, первая реакция на просьбу – «закатай губу». Сами объяснить не могут, почему губу надо закатать, но семейные традиции чтут. Алина ей пообещала, что так еще больше денег будет, тем и убедила.
Популяция кур у них начала расширяться с таким успехом, что ни в одной лаборатории не получишь. Опять-таки, бюджет – в гору, все довольны. Алина сама за птицей ходила, в школу не ходила, а за курицами ходила. Только резать отказывалась. Хотя когда у нее на глазах курам головы рубили, смотрела, как ни в чем. Ну, деревенская девчонка, от таких вещей в обморок там никто не падает. Мать говорит, тогда волноваться начала, что у Алины не всё в порядке с головой. «Носится с этими яйцами, обложится, смотрит на них, гладит» – в общем, думали ко врачу пора. Но одно дело ребенку сказать, что он чокнутый, другое дело действительно в город везти и специалисту показывать. Там уже совсем другой бюджет мероприятия. Знаешь, что она матери заявила? «Мы сами из яиц состоим, и живем мы на яйце». Десять лет ей на тот момент было, чтоб ты понимал. В доказательство своей любви к репродуктивному процессу куриц, Алина вывела цыпленка у себя в комнате и сказала, чтоб его никто не смел трогать. После чего – тут я процитирую мать – «окончательно свихнулась».
Дальше – больше. Прибегает к ним соседка, глаза на выкате, в руках икона. Заявляет матери, чтобы та свое отродье больше к ее дому не подпускала. Соль в чем: девочка для заработка приглядывала за ее птицей, и у той массово начали вылупляться цыплята. Не знаю, насколько правда, но чуть ли не в холодильнике. Всё бы ничего, только петуха в хозяйстве не было. Как ты знаешь, куры и без петуха несутся, но цыплят, разумеется, быть не может. А тут – на тебе, полный двор. Все скорее посмеялись – мало ли, забрел соседский петух да потоптал. Но разговоры про мистику пошли, для сплетен ведь особый повод не нужен. Алину и так за юродивую держали – ни с кем не общается, в школу не ходит, за собой не следит, а тут еще и сатанисткой стали звать.
Однажды мать – то ли в воспитательных целях, то ли по забывчивости – свернула голову той самой алининой курице и сварила из нее лапшу. Алине на тот момент было двенадцать. Она на тарелку посмотрела, встала, мать приложила головой об стол и ушла в чем была.
Долго след искать не пришлось – любая собака в деревне рада рассказать, что пришла она в дом местного школьного учителя. Долго и слезно рассказывала про то, как дома бьют, нагружают непосильной работой, не разрешают учиться. В общем, разжалобила так, что осталась у него жить, а через шесть лет вместе со всеми получила аттестат об окончании школы. С этим деревенским аттестатом она и приехала к нам поступать на акушера-гинеколога. Перед отъездом зашла к матери подписать какие-то документы, ее там особо не ждали и с чистым сердцем проводили. Все соседи утверждают, что в последние годы услугами Алины не пользовались «от греха подальше», только в город-то она поехала с деньгами, и поступила на платное.
Как я и говорил, первые два года я не знал о ее существовании. Знаю, что девушки на курсе ее не переносили, а вот на парней действовала какая-то ее врожденная женская сила. Просто увивались за ней, чуть ли не дуэли в лучших традициях золотого века устраивали. Я тогда на их курсе лекции по химии читал, только она на них не появлялась. Исправно ходила только на занятия, касающиеся конкретно акушерства. Обросла, понятное дело, хвостами, вынесли ее кандидатуру на отчисление.
Наше близкое знакомство началось именно в день собрания по ее вопросу. Приглашают меня в деканат, мол, студентка такая-то, платница, надо решить, что делать. Я захожу, стоит простушка, кофта черная вытянутая, волосы мышиного цвета в хвост собраны, смотрит в стол. Декан факультета ее отчитывает, а одна преподавательница, которая как раз акушерство вела, защищает. Говорит, студентка талантливая, но жизнь у нее сложная, давайте пожалеем. И тут Алина глаза поднимает и как захохочет. «Пожалеть? О чем вы говорите! Акушерство для меня – это единственное предназначение. Я в любом случае свой диплом получу, не у вас так в другом месте или другой стране. Мое имя во всем мире знать будут, даже если я просто повивальной бабкой останусь. Я уже сейчас понимаю больше, чем вы все. Я – импульс жизни.»
Ну, мы смутились. Согласись, странная защитная речь. Не знаю, что тогда на меня нашло, но я попросил оставить Алину под мою ответственность. Какая-то в этом высказывании была ощутимая правда. «Импульс жизни» – это говорит человек, который в быту обходится набором из десятка слов.
В общем, пригласил ее побеседовать на счет пересдачи химии. Заходит ко мне в кабинет совсем другой человек. Что-то мямлит, стесняется, зрительного контакта не добьешься. Я пытаюсь объяснить, что медику без химии никуда, что я могу помочь нагнать материал. Она что-то бормочет, я переспрашиваю, «мне, – говорит, – это не пригодится». Я в растерянности. Молчим. Тут она голову поворачивает, а на моем столе аквариум стоит с рыбками. Алина подходит к нему и говорит: «Если покажу – поверите?» – и руки кладет на стекло. И ничего. Потом разворачивается и уходит.
А в понедельник я зашел в кабинет и остолбенел: в аквариуме два десятка мальков. Странно было, даже страшно. Меня тогда очень увлекла аквариумистика, и ситуацию я оценивал с пониманием. Меченосцы – они, если знаешь, живородящие. Но тут как ни крути, чтобы за одни выходные – такого быть никак не могло, да и дверь в кабинет была закрыта. И тут слышу стук, поворачиваюсь – Алина стоит в дверях, улыбается так смущенно. Я спрашиваю: «С чем работает?», она – «Со всем. Я, – говорит, – жизнь чувствую. Вот она есть, нужно только подправить всё, чтобы она развилась. Яйцо, семечко, клетка – всё одно. Всё делится, всё растет, если только может.»