Скетчбук
Шрифт:
Я всё сделал, чтобы она свой диплом получила. Договаривался ходил, как за дочь. Она вроде даже благодарность какую-то чувствовала, доверие. Правда, силу свою после этого только два раза показала. Первый раз просто чтобы подтвердить, что не обманула. Принесла мне апельсин, достала косточки и положила на стол. Ладонью накрыла, а сквозь пальцы ростки пробиваются. Я смотрю на это, слезы по щекам. А она раз – и смахнула все в мусорку.
Второй раз она ко мне домой пришла уже на шестом курсе. Пьяная, грубая, тушь по лицу. Видимо, плохо ей было, а пойти больше не к кому. Уселась за стол и молчит. Тут кошка моя прибежала. Алина ее увидела, разревелась ну точно как ребенок. Какое несчастное создание, говорит. Я спрашиваю: «Почему же несчастное?» «У нее последний год котята могут быть, а ты ей гулять не разрешаешь». Поревела так минут десять навзрыд, ни слова не сказала и ушла. Через три месяца ты уже догадываешься, что было. Я к этому моменту многое про Алину узнал, принес ей одного котенка, так она не взяла. Только заставила пообещать, что изучать не буду.
После учебы она со мной мало общалась, но всё время была на слуху. Работала в платной клинике, блестяще практиковала. Со всей страны к ней на прием приезжали. Я успел поговорить с хозяйкой той клиники, пока еще Алина считалась ценным специалистом. Сейчас-то про нее стараются не вспоминать. Хамоватая на первый взгляд, долго не могла найти клиентов, женщины отказывались записываться к ней на прием. Потом один случай, второй, и понеслось – приходят бесплодные, никакое ЭКО не приживается, Алина осмотрит, даст какое-нибудь пустое назначение, вроде больше спать или меньше есть. Раз – ребенок, второй раз, третий. Роды у всех легкие, дети как по учебнику. Ну тут и стали к ней ломиться.
Ну она как только почувствовала, что прочно на месте держится, совсем свой характер сдерживать перестала. Сестер, которые аборты делали, матом крыла – не ваша работа, не вам вынимать. Клиентку могла выгнать, если та ей не нравилась. И ведь не то, чтобы детей любила или такая высокоморальная была, нет. Какая-то у нее своя правда, которую я никогда не понимал, да и никто не понимал.
Это было в 2008-м, тогда тесты на отцовство были мало распространены, но один умник все-таки сделал. Жена с ребенком на руках пришла в клинику, стала предъявлять претензии, что в нее такое засунули, что ребенок у нее не от мужа. Алина смеется, говорит, а что ты хотела? Тебе ребенок нужен был, не ему. Я могла помочь – и помогла.
После этого случая ее быстро уволили, и она уже не практиковала. Уехала куда-то в глушь, никто ее найти не мог. Позвонила мне осенью 2010-го, сказала, что ей заинтересовались ученые из Японии как выдающимся специалистом. Я говорю, так что ты им скажешь, у тебя же научной базы никакой? Она помолчала, а потом сказала как сплюнула: «Фокусы буду показывать.» Я пытался достучаться, убеждал, что запрут и не спросят. Но Алина уперлась, и всё. Хочу, говорит, свежих морепродуктов поесть. Потом поблагодарила за всё и отключилась. Последний звонок был в 2011-ом из Токио, я по голосу чувствовал, что она на взводе, просто взорвется сейчас. Хохочет, обещает что-то устроить, что я отсюда услышу. Это был наш последний разговор. Потом, когда по телевизору про землетрясения говорили, я всё переживал, думал, как она там. Бросился обзванивать знакомых, искать выходы на токийский университет. Но всё впустую.
Знаешь, ни одного студента не помню за всю карьеру. Саши, Ани – тысячи их было, талантливых и бездарных. Наверное, я старый сухарь, но иногда встречу бывшего студента на улице, и даже не спрошу, как у него дела. Не интересно мне, я всё о ней думаю.
За окном запели первые птицы. Стало прохладнее, и я укрылся больничным одеялом с запахом дешевого стирального порошка. Хотелось домой, прижаться к теплому катиному телу. Хотелось ощутить что-то надежное и неизменное. Дремота накатывала, и в полусонном состоянии мне послышалось мяуканье кошки – кажется, счастливое. Мне вспомнилось, что недавно женщина купила через нашу компанию три гектара земли в незаселенной местности. Ее тоже звали Алина. Я больше не боролся со сном и отдался во власть своего распаханного воображения.
Лес
Тима ощущал себя уже совсем взрослым. Он сам мог приготовить себе завтрак, выгуливал собаку, возвращался домой из садика и даже знал несколько матерных слов – на «п», «х» и «б». Он мог подолгу «занимать себя чем-нибудь полезным», а самое главное – понимал взрослую фразу «такая ситуация». Наверное, именно поэтому его отправили на лето к бабуле. Мама так и сказала: «Ты уже взрослый, а бабуля совсем старенькая, ей нужно помогать».
Если честно, бабуля совсем не походила на старушек с клюкой, которые, кажется, вот-вот упадут и рассыпятся на косточки. Она была скорее как женщины из передачи по «Первому», которые много кричат, всегда чем-то недовольны и всех вокруг обвиняют. Она с утра до вечера копалась в огороде, и Тиму тоже заставляла, и непременно в панамке как малыша. Вечером она звала соседку попить крепкий чай (темное-претемное вино из бутылки с верхней полки, разлитое в некрасивые дачные чашки с отбитыми ручками) и посмотреть маленький пузатый телевизор (мама говорит, раньше у всех такие телевизоры были. Тима еще удивлялся, куда же они тогда делись, но потом понял, что они просто уехали на дачу помогать бабушкам). А когда соседка уходила, бабуля ругалась на нее и говорила, что той лишь бы телевизор посмотреть на чужом электричестве. Нет, старушки так себя точно не ведут.
Но Тима исправно помогал бабушке. И вот сейчас, опуская пластиковый баллон в ледяную воду родничка, он испытывал гордость. Принесет его домой, скрипнет доской крылечка, чтобы бабуля сразу поняла, что он возвращается. Они разогреют воду, заварят чай – обычный, не «крепкий» – бабуля достанет печенье и они сядут за стол, покрытый голубой пленкой в горох. Всё-таки хорошо, когда уютно. Вот только бы мама поскорее приехала.
Баллон наполнился, Тима закрутил его, а потом снял панамку, наклонился и попил воды – такой ледяной, что даже голова закружилась. Бабуля бы за такое наругала и всю дорогу рассказывала бы ему об ужасных случаях смерти от ангины.
Родник был в овраге, из которого вела вверх длинная железная лестница с гремучими ступенями. «Раз, вернее, один, два, три, четыре, – считал про себя Тима, – пять, шесть…» Что там бабуля говорит, что он не готов в школе? Очень даже готов. Она все рассказывает, что раньше в его возрасте уже уравнения решали. А потом начинает говорить про каких-то жуликов, которые украли всё образование. Поскольку начало реплики касалось конкретно Тимы, ему и дальше казалось, что обвиняют его. Как будто это из-за него тот министр пришел и всё испортил, чтобы он, Тима, без труда мог пойти в школу.
Голова Тимы уже была на уровне выше оврага, и он видел лучи закатного солнца между редких берез, среди которых начинался их дачный поселок. И тут он спохватился – забыл панамку на трубе около родника. Вот блин! И он побежал вниз, отсчитывая обратно тридцать четыре ступеньки. Но когда панамка была в руках, и он собирался снова подниматься (уже быстрее, в овраге становилось сумрачно и… нет, не страшно, просто неприятно), его вдруг окликнули: «Эй, мальчик!»
В нескольких шагах от него стояла пожилая женщина в дачном платье и с шалью на плечах. Взгляд у нее был какой-то недобрый, но Тима не обратил на это внимания. Такой взгляд часто встречается у женщин возраста его бабули.
– Здравствуйте, – вежливо отозвался он.
– Здрасьте-здрасьте, – она как будто застукала его, когда он таскал малину с ее куста, – ты прям помощник мамин, как я погляжу. А у меня вот нет внуков. Был один, да… – она горестно махнула рукой. Тима напряженно молчал. Невежливо уходить, когда с тобой разговаривают старшие. А женщина, посмотрев куда-то в сторону, продолжила:
– Мне вот некому помочь. Будь другом, донеси, а? – она без видимого труда вытянула вперед руки с полными баллонами воды. Тима обрадовался, что всё становится понятнее.