Скиф-Эллин

Чернобровкин Александр Васильевич

До вечера оставалось много времени, поэтому поехал со Скилуром на охоту. Дичи в этих лесистых краях пока что много. Стоит отъехать километров на пять от поселения, как запросто встретишь оленя или кабана. Нам попался лось. Впервые увидел сохатого так далеко на юге. Этот был молодой, всего метра два в холке, и весил килограмм четыреста. Я потратил на него три стрелы и Скилур столько же, пока он не осел на подогнувшиеся передние ноги, словно собирался напиться воды, а потом завалился на правый бок, утыканный стрелами, поломав их все. Когда мы подошли к лосю, он все еще сопел, шевеля длинной верхней губой. Скилур умелым движением перерезал ему горло, из которого хлынула густая темная кровь, не желающая впитываться в сухую землю. Даже выпотрошенной, туша была так тяжела, что мы со скифом с трудом закрепили слегу с ней на лошадиных спинах.

Сами пошли пешком, ведя коней на поводу, потому что Буцефал двоих не выдержит.

Я решил везти добычу не в лагерь, а в Ускудаму. Лосиное мясо не самое вкусное и быстро портится, много за него не выручишь, зато из шкуры получатся хорошие штаны для верховой езды, те самые лосины, которые будут в моде в восемнадцатом веке, а из шерсти — набивка в седельную подушку. Заодно угощу шорника и кузнеца, которые не будут смотреть зубы дареному лосю.

К нашему приезду шорник уже заканчивал изготовление седла, оставалось пришить крылья и ремни для стремян. Я объяснил ему, что надо сделать из шкуры. Мясо предложил приготовить и устроить небольшой пир. Хозяйке и двум старшим дочерям, которых позвал шорник, я жестами показал, что надо приготовить лосиные губы. Как ни странно, у фракийцев этот деликатес пока отсутствует в поваренной книге. Отрезанные губы сперва опалили на огне, чтобы убрать волосы, довольно жесткие, о которые быстро тупится нож, затем порезали на ломтики, сложили в медный котелок, залили холодной водой и повесили на огонь, добавив пару луковиц, несколько лавровых листьев и немного вина вместо лимонного сока. Пока разделывали тушу и запекали большие куски мяса на вертелах, как в нашем дворе, так и в соседнем, где жил старший сын шорника, помогавший ему, вода в котелке закипела, после чего я приказал убавить огонь и потомить мясо. Поскольку лось был молодой, губы стали мягкими всего часа через два. Не помешало бы еще и обжарить их, но такого хитрого приспособления, как сковорода, у фракийцев пока что нет. Впрочем, и отваренными губы пошли на «ура». Они по-любому вкуснее лосиного мяса, даже халявного. Уверен, что это блюдо теперь станет традиционным фракийским. Хоть какая-то польза от моих скитаний по векам и странам.

Пировало за общим столом, собранным из нескольких во дворе. Присутствовало человек двадцать. Кроме шорника с сыновьями и кузнеца с подручным, присоединились еще какие-то люди, видимо, их родственники. Пришли не с пустыми руками, а с лепешками и вином. Последнее было терпкое красное, напомнило мне любимое в молодости болгарское каберне. Несмотря на то, что я ни слова не знал по-фракийски, а они лишь несколько слов по-гречески, между мной и остальными пировавшими завязалась дружественная беседа. Видимо, на уровне волн было совпадение, гармония. Я вдруг почувствовал себя в кругу друзей, хотя видел многих из них впервые. Мы просидели до темноты, после чего меня уложили спать на сеновале, на остатках прошлогоднего сена. Спать в доме я отказался, сославшись на жару. Лучше комары, чем вши и блохи.

Утром мы быстро позавтракали холодным лосиным мясом, похожим на размоченную подошву, как по твердости, так и по вкусу. Предлагали мне взять мяса с собой, но я отказался. Зато с удовольствием принял бурдюк с красным вином. Шорник с сыновьями приладили на спину моего коня седло. Я затянул подпругу и прицепил стремена, отрегулировав длину ремней под себя. Вроде бы не такая уж и мудреная вещь — седло, а как только я оказался в нем, сразу и посадка, и осанка стали другими. Я уже не выглядел только недавно освоившим верховую езду. Даже Скилур, который втихаря потешался над моей ездой охляпкой, посмотрел на меня с уважением.

Я расплатился с шорником, оставил ему аванс на второе седло и две пары лосин. Уверен, что фракиец впервые в жизни был обладателем сразу нескольких золотых монет. Их бы, наверное, хватило, чтобы купить его дом вместе со всей живностью.

Я уже собрался отправиться в лагерь, когда во двор заехали три всадника-фракийца. Они были в дешевых кожаных доспехах, а кожаные шапки-колпаки, набитые овечьей шерстью, были заткнуты за широкие кожаные пояса, на которых слева висели длинные ножи с костяными рукоятками и в деревянных ножнах. Справа на ремне висел берестяной колчан-тубус со стрелами. Лук в кожаном налуче висел за спиной на узком ремне, надетом через левое плечо. Двуручные мечи почти полутораметровой длины висели у приехавших за спинами. Я видел такие у других фракийцев. Называются они ромфеями. Изготовлены из сварочного булата, полученного путем многократной проковки. Эту технологию освоило фракийское племя бессы, которое жило севернее македонцев, в районах залежей железной руды, и занималось кузнечным делом. Клинок однолезвийный, сужающийся к острию и немного загнутый, из-за чего напоминает косу. Гарды нет. Треть длины ромфеи составляет рукоять с кольцом на конце, за которое подвешивается за спиной владельца. Тонкая рукоять изготовлена из дерева толщиной пара сантиметров, в верхней половине обмотанного кожей. Несмотря на большую длину, ромфея была сравнительно легкая, одной рукой управишься, если не долго махать. Таким оружием можно и рубить, и колоть, поэтому копий у приехавших не было. Они перекинулись с шорником парой фраз, поглядывая на меня.

Старший — лохматый и густобородый, кряжистый мужик лет сорока — повернулся ко мне и произнес на плохом македонском языке, добавляя на языке жестов:

— Мы хотим присоединиться к твоей армии. Нам сказали, что надо обратиться к командиру всадников. Ты командир?

— Нет, но могу вам помочь, — ответил я больше жестами, чем словами. — Вас трое?

— Нас больше, — ответил лохматый фракиец.

С умением считать сейчас проблемы у большей части населения. Даже среди богатых редко встретишь преодолевшего десять своих пальцев. Это привилегия торгашей, учетчиков и немногочисленных архитекторов и учителей математики.

— Только может случиться так, что похода на трибаллов не будет, армия вернется домой, — предупредил я, поскольку не знал, чем занимался Александр Македонский до похода в Азию, с кем воевал.

— Не вернется, — уверенно заявил он.

Видимо, фракийцы знают то, о чем не догадывается командование македонской армии. Как подозреваю, Терес затеял переговоры, чтобы успеть собрать силы. На территории будущей Болгарии сейчас проживает конфедерация независимых племен, иллирийских, фракийских, галатских (галльских, то есть кельтских?) и еще каких-то, названия которых мне ни о чем не говорили. Греки обзывают их всех фракийцами. Эти племена выбирают на вече военного вождя, которого греки называют привычным словом гегемон, а македонцы — царем. По эту сторону Балканских гор военным вождем был Терес, по ту — Сирма. Юго-западные районы, ставшие частью Македонии, называли Одрисским царством.

За воротами нас поджидало еще девятнадцать всадников, решивших присоединиться к походу. Все оснащены так же бедненько, разве что кони хороши. Они молча пристроились к нам и неторопливо поскакали вслед за мной к тому месту в лагере, где расположился мой отряд.

Тиманорида предупредили о моем приближении, и он вышел из своего шатра. Судя по припухшему лицу и густому перегару, вчера он оттянулся круче, чем я. Может, даже за столом самого Александра. Македонский царь каждый вечер пировал с гетайрами, в том числе и с Эригием, командиром конных наемников, который в свою очередь изредка брал с собой одного-двух командиров отрядов. В нашем отряде был явный недобор, что принижало важность и самого командира, поэтому я не сомневался, что Тиманорид будет рад пополнению.

Если это было и так, уроженец Коринфа все равно повыпендривался:

— Эти варвары хоть умеют говорить по-гречески?!

— Они нанимаются воевать, а не болтать, — ответил я.

— Еще неизвестно, будем воевать или нет, — отмахнулся Тиманорид.

— Будем, — уверенно произнес я.

— Откуда ты знаешь?! Говори давай! — насел на меня командир.

— Случайно подслушал разговор двух гетайров, — соврал я.

Тиманорид догадался, что я соврал, но докапываться дальше не стал. Новость была приятная. Ему, как и остальным воинам отряда, не хотелось возвращаться без добычи. Тем более, что жалованье выплатят не скоро и, вероятно, не полностью. Несмотря на золотые и серебряные рудники, македонская казна постоянно была пуста. Подозреваю, что казна любой страны в любое время полной бывает по недоразумению и недолго.

— Ладно, возьму их, — согласился Тиманорид. — Только отдадут мне жалованье за пятнадцать дней.

Догадавшись, что фракийцы не поняли его слова, я перевел их на язык жестов, показав серебряную драхму.

— Отдадим тебе? — переспросил жестами лохматый фракиец, которого звали Битюс.

— Ему, — показал я на Тиманорида.

Битюс переглянулся со своими соратниками и изрек:

— Скажи ему, что мы согласны.

То, что Тиманорид стоит рядом и сам все слышит и видит, не смутило предводителя фракийцев.