Скиф
Шрифт:
Воспротивилась слишком вольной ласке, но Максим уже не мог и не хотел останавливаться, понимая, что она желает не меньше, чем он. Придержал за руки, уложил здесь же, на диван, и убрал халат полностью. Стянул трусики и прижимая за руки огладил живот и лобок, любуясь нежной кожей, белой, гладкой.
И подхватил на руки, унес в зал на широкий диван, на свет. Придерживая за руки, встал на колени, раздвигая ей ножки и, впился в сосок.
Варя возмущенно закрутилась, прикусывая губу и, задрожала, чувствуя лоном тепло его кожи, мышцы груди. Это было остро возмутительно
– Максссс… нееет… ― закрутилась, пытаясь свести ножки, ошеломленная.
– Тссс…
Приподнялся и накрыл ей рот губами, вошел языком, гася поток смущения, а не нежелания. Его живот терся ей о промежность, одна рука ласкала грудь, друга придерживала за спину, не давая увернуться, и Варя могла лишь вскрикивать и мычать ему в рот, крутясь от нарастающего напряжения внутри, распирающего ее пульсацией, что становилась все жарче и сильнее.
Максим огладил ей живот, придерживая, и накрыл ладонью лоно, потирал клитор, проникая внутрь пальцем. Варю выгнуло, впилась ему в плечи руками и, как не пыталась сдержаться, взрыв внутри обдал сладкой волной, смывая смущение и не желание выказывать истинные чувства. Она закричала, выгибаясь на руках мужчины, вытянулась, подрагивая в такт токам, что бились ему в руку, и Максим зажмурился, сжался, застонав сквозь зубы и… уткнулся Варе в шею, от ударившей в голову нирваны. Застонал невольно. В голове поплыло теплое счастливое ощущения полета и свободы.
Мир пропал, время остановило свой бег, уступая пространство влюбленным. Минута превратилась в век, век – в миг.
Макс оглаживал девушку, переводя дыхание и нежился в волнах блуждающих по собственному телу. И подтрунивал над собой, и посмеивался уже не сдерживаясь. И стих, заметив что смущает Варю.
– Я над собой, ― погладил ей губы. Поцеловал и ушел в ванную. Включил воду и стягивая брюки, уставился на свое отражение – блаженная улыбка на губах, в глазах смех и беззаботная радость.
– Дожил, Смелков, ― качнул головой. Разделся и встал под душ – блаженство – зажмурился, оглаживая шею, грудь, пах. Прохладная вода приводила в себя, возвращала разум, смывая не только следы несдержанности, но остатки расслабленной неги.
И вдруг уперся руками в стену, засмеялся тихо: нет, ну дожил! Кончил как пацан, сопляк малолетний – в трусы! Ох, Варенька…
А с другой стороны – взорвался бы, не сдержался и взял девушку. И только б все испортил.
Лицо обтер ладонью – ночь впереди. И этой ночью… Нет, лучше пока не думать – смоет опять разум.
Обтерся, переоделся. Глянул на брюки и с минуту поколебавшись, вышел без них – в плавках. Заметил что Варя на кухне, уже в халате, пьет чай. Прошел, с улыбкой глядя на нее.
Девушка замерла, увидев его лишь в боксерках и, смущенно уткнулась взглядом в кружку, сильнее поджимая ноги под себя. Потревоженный пес вздохнул и укоризненно покосился на хозяина.
– Ничего себе, ― выгнул бровь мужчина. ― Макс – на место! ― указал рукой в коридор, возмутившись наглости овчарки – та вытянулась на диване и голову к Варе на колени положила, млея от почесывания за ухом.
– На место, сказал!
«Немец» шумно вздохнул и спрыгнул, пошел нехотя к своей подстилке, обиженно косясь на хозяина.
– Ты чего на него?
– Не надо баловать, ― буркнул, только сообразив, что банально ревнует. Собаку к девушке!
Нет, сегодня вечер открытий, ей Богу, ― качнул головой. Хлебнул холодного кофе, поморщился. Поставил чашку в раковину, налил себе горячего и закурил, воззрившись на девушку. Та жевала пирожное и рдела румянцем от его взгляда.
– Ты очень красивая, Варенька, ― помолчал и добавил. ― Оставайся жить у меня. Я серьезно. Насовсем.
Девушка не знала, что ответить. Его тон был серьезен и даже ей, совершенно неискушенной в таких вопросах, было ясно, что он фактически признался в любви и попросил ее стать ему женой. Только не готова она была – слишком много свалилось за вечер, слишком яркого и огромного, в котором она потеряла саму себя и пока не вернула.
Пауза затягивалась и начинала раздражать Максима, навевая предчувствие отрицательного ответа. Но тут телефон разорвал тишину, спасая положение.
Мужчина нехотя взял трубку и не сразу узнал родную тетку. Так как обычно взяла с места в карьер, ничуть не заботясь, чтобы оппонент успевал услышать и сообразить.
– Максик, привет. Слушай, Ромашка в Питер собрался. Ну, как всегда. Ты же встретишь, да? А! У тебя-то как дела? У нас отлично, Грише повышение светит, представляешь, хотят начальником цеха поставить. А Ромашка как обычно. Все никак не может за ум взяться. Слушай, ты уж ему там вправь мозги, а? Одна надежда. Ну, ни черта отца с матерью не слушает. Оболтус великовозрастный. Опять вон калым нашел. Двадцатого приедет. Двадцатого! С вокзала сам доберется – не ляля, дорогу знает, так что ты его, Максик, дома встреть, хорошо? Двадцатого в районе двух. Дня! Ну, ладно, целую тебя. Давай. Привет передам, ага.
И отключила связь. Макс застыл с открытым ртом не успев вставить слово. Впрочем, как всегда. Уставился на погасший экран – ну, вот, только родичей и не хватало. Мать вашу! Вовремя, ничего не скажешь.
Чуть не грохнул телефон о стол.
– Родичи, ― бросил на вопросительный взгляд Вари. ― Мамина сестра, тетя Полина. Как в «Иронии судьбы» – «раз в год мы ходим в баню» – вот и у меня – раз в год проявляются родственники. Брат двоюродный. Роман.
Варя чуть заметно улыбнулась – ну вот и ответ на твой же вопрос. Но Макс понял, прищурил глаз с улыбкой:
– На этот раз в гостинице поживет.
– Неудобно.
–… спать на потолке. Одеяло спадает.
Девушка фыркнула.
– Откуда родичи? Ты вроде говорил, что один.
– Один, ― и задумался, покручивая телефон по столу. ― Когда всего лишился, они меня приняли. Единственные. Тетя Поля даже денег дала. Смешная сумма, но факт не в ней, а в том, что помогли чем могли. Потом. Когда оклемался.
– Тогда тем более неудобно так с ее сыном.
Максим уставился на Варю с печалью и нежностью: