Скинхед
Шрифт:
– Что у тебя произошло с Ирой?! - Это уже допрос с пристрастием и от него так просто не отделаться.
– Ну, она мне соврала… - мелких потерь не избежать, главное - обойтись без истерики - с сердцем шутки плохи.
– В чем Ира тебя обманула? - Жесткие нотки в голосе мамы не оставляют шансов на отступление.
Вранья она не выносит, лучше сказать правду, наверняка поймет и поддержит меня.
– Когда мы начали встречаться, она скрыла, что у нее мать - азербайджанка, - мне давно хотелось с кем-нибудь поделиться своим несчастьем, и я просто с облегчением выплюнул этот ком, давно застрявший у меня в горле.
– И что с того?
Она действительно не понимает, что сделала эта мерзавка или рассчитывает представить
– Как "что с того"? Она меня обманула! Да еще в таком важном вопросе! - меня начинает медленно, но верно выносить на крик.
– А ты ей сказал, что у тебя бабушка - армянка? - мама хоть и не кричала, но злости в ее голосе ощущалось не меньше.
– Что? - Вместо крика у меня вырывается хрип. Я вскакиваю со стула и смотрю на мать. - Ты сама хоть понимаешь, что несешь?
– Могу разъяснить: моя мама, то есть твоя бабушка, обыкновенная армянка, не из тех, кто перебрался в Москву в годы перестройки, а много-много раньше. И сама не припомнит когда, да и считает уже давно себя русской. И что же со мной ты тоже не будешь разговаривать? Я же никогда не говорила о своем армянском происхождении.
Она бледна как смерть, вмиг состарилась на сто лет - сидит по-старушечьи, сгорбившись.
У меня что-то похожее на столбняк. То ли язык отнялся, то ли мозги отключились. Пытаюсь соображать молча. Что бы такое ей сказать? Нет, решительно нечего. В голове - хаос. Что придумать, и главное - что делать? Как же так, а?
– Почему я об этом узнаю сейчас? - вопрос повисает между нами, подчеркивая особый смысл, неожиданно наступившей тишины. Я слышу глухие удары сердца и пульсирующую кровь в вене. И гул в ушах.
– Да потому что я никогда не задумывалась над тем, какая разница Петросян она или Петросова. Она и отца-то своего не помнит. Получала паспорт и попросила написать "ова" вместо "ян". Три буквы вместо двух и что с того? Что случилось, что теперь это для тебя стало принципиально важно?
– Потому что теперь я не могу называть себя русским!
Наверное, в такие минуты совершаются величайшие преступления - сын отказывается от матери, мать отворачивается от сына. Господи, возможно ли такое со мной? Если да, то за какие грехи? Грех ведь не на мне, а на той, что называется матерью, скрывшей от меня тайну моего происхождения. Она не понимает или делает вид, что не сознает, к какой пропасти она меня подвела?
– Артем, да пойми ты, не национальность бабушки с дедушкой определяет твое самосознание, твою человеческую сущность. Не те, кем родились твои родители. А то, кто ты есть! Кем ты себя осознаешь и что ты значишь для людей. Неужели это так трудно понять?
– Это ты не можешь понять того, что ясно, как божий день. Я - русский. И таким себя чувствовал и сознавал. До сегодняшнего дня! Ярость просто глушит во мне призываемую, мною на помощь, что есть мочи, осторожность.
– Быть русским - значит быть истинным россиянином. Ибо нерусский не может любить Россию так, как я люблю.
– Россия - родина не только для русских, для татар и якутов - это родная земля, - она уже с каким-то отчаянием это выкрикнула. - Да и какая разница, кто человек по национальности? Что изменилось в тебе, когда ты узнал, что в твоих жилах течет и армянская кровь! А сколько кровей перемешено в твоих далеких предках - ты об этом подумал?!
Шаркая ногами, мама как в полусне бродит по кухне. Мертвая тишина окутала невидимой шалью нас. Она бесцельно передвигает стулья, предметы. А в них все еще звенит ее голос: "А ты подумал?"
– Прежде, когда тебя невозможно было оторвать от книг, ты был другим. - Это все что она могла сокрушенно сказать.
– Это все твой клуб и твой Учитель…
– Не лезь в мою жизнь. Подумай лучше, о своих учителях, научивших тебя лгать сыну!
Вот этого - я точно знаю - мама мне этого не простит никогда. А я могу ее простить за то, что она сделала со мной - осквернила чистую кровь мою русскую,
– Ты стал чужим, - вдруг выдыхает она.
Увы, это лишь часть правды. Полная же правда заключалась в том, что мы оба стали друг другу чужими. Эта мысль выбрасывает меня на улицу. Меня колотит озноб. Улица - тупик. Мне некуда идти. Некому сказать, что все то, чем я живу, оказалось на грани краха из-за какой-то старухи, которая еще долго будет коптить небо, одним своим существованием напоминая мне о моей неправде, моей насквозь лживой, скроенной из разных человеческих лоскуток жизни. А Учитель? Что я скажу тому, кому стремился подражать, на кого жаждал быть похожим и кого считал Учителем? Смогу ли оправдываться? И вообще, есть ли мне оправдание? Скажу, что не знал? Это, каким же лохом надо быть, чтобы не знать главное о своей родне. Он мне этого не простит. И правильно сделает. А ты бы простил такое, Артем? Нет - ни другим, ни себе. Никогда.
* * *
"Надо навести контакты на будущее в плане объединения", - сказал Учитель. Это - в связи с предстоящим выступлением для членов "Красного кольца" знаменитого Таракана. Концерт будет закрытым - только для братства. Исключение сделано для ребят из других русских клубов. Надо наводить мосты с родственными организациями. А что и правда - в единстве наша сила. С чернотой, размножающейся, как грибы после дождя, нам по одиночке не справиться. Вот только что будем делать с собственной черной кровью! Как быть с нею, с этой несправедливостью? - Нет - Карой! Если эта божья кара, то - за что? За что мне это наказание? Мне, без памяти любящего в себе русского? Выходит, и за любовь по всему родному возможно наказанье? Нет, тут что-то не то. Я еще разберусь с этим.
* * *
Встреча с всеобщим кумиром состоится где-то в Одинцово. Если честно, то по мне - Олимпийский стадион - вот место Таракана. Но прав и Вадим, объяснивший, что на певца объявлена охота и менты только повода ищут, чтобы упечь его куда подальше. Поэтому концерты он дает очень редко и всегда вот в таких полуподпольных условиях: в полуподвале, в лесу, за городом. Я оглядываюсь вокруг - вот она моя стихия: полутьма, тусклый свет сцены и тысячи горящих глаз. Несмотря на жару, пацаны в кожаных куртках, а тяжелый топот говорит о том, что многие пришли в крепко покованных армейских ботинках. На сцену возносится Таракан. Общий ор, прерываемый им воздетыми к небесам руками. Мы и голос мессии в замершем подземелье: "Знаем ли мы, что наше счастье в том, что мы русские? Что наш цвет - это белый цвет? Что этот мир принадлежит белым? Что мы - русские - мужики? И только мы должны навести железный порядок в стране, где живем?" Тысячеголосье "Да-а-а!". Победно вскинутые руки. Распахнутые для боя груди: "За Русь!". И в ответ со сцены: "Слава России!" Подвал взрывается: "Слава! Слава! Слава!". Струны гитары поют вместе с хрипом Таракана: "Что же ты ищешь, душа мятежная?" И эта песня русской души, разливается, рассыпается вместе с нами по улицам ночного города. Мы мчимся подобно весеннему половодью, сметая машины, припаркованные у тротуаров, наплевав на женские визги и отчаянный вой сирен. Из моих бойцов рядом только Мишка и Антон. Мы кидаемся к станции, к медленно отплывающей электричке, еле успевая протиснуться в закрывающиеся дверцы вагона. А там, в вагоне - мирно дремлющая Русь: старушка с авоськами перекрестилась, баба с пацаненком вжалась в спинку кресла, остальные тихо посапывают, да посматривают в оконную темень. "Мы разбудим тебя, Россия!". Так, кажется, поет Таракан. С этой мыслью-зовом мне надо ложиться и вставать, а не с думами об армянской крови. Пусть и так! Никто, никогда не узнает об этом грехе моем. Этот позор можно лишь смыть вечным и честным служением России. И позор ли это, если я честен в главном - любви по всему русскому?!