Скинхед
Шрифт:
Она неспешно уходит в свою комнату, а я еще долго растерянно разглядываю ее чашку, так и оставшуюся на столе. Не вымытой. Совершенно не в ее духе… И на кухне непорядок. Но с этим я уже без женщины научился справляться. Мне не терпится засесть за книгу "Русь просыпается", переданную Никитой. Не книга - а дума о родине и о том, как надо любить ее. От книги отрывает телефон. Кто бы это мог? Может Ира? Не похоже…
– Алло, - книжка зажата подмышкой, на тот случай, если мама придет на кухню и увидит обложку, то вопросов не избежать.
– Артем Иванов?
–
– Значит так, на тебя поступила жалоба из соседнего района. Сегодня же зайдешь в отделение - в сто двенадцатый кабинет, то есть ко мне, понял? И чтоб ровно в три был на месте.
– Понял, что тут непонятного. - на другом конце провода положили трубку, а я стоял и слушал короткие гудки.
Хорошо бы, конечно, спросить владельца сто двенадцатого кабинета как зовут-то его, да не стоит. Еще обидится, себе же дороже. А может, позвонить Учителю? А вот это уже, кажется, приступ паники. Его надо пресечь на корню. Глубже вздохнуть, выпрямиться и действовать спокойно. Итак, ровно в три стою перед обитой черным дерматином дверью с табличкой "Моржов К.Е.". Хорошо хоть русский, а то пока шел, читал фамилии на дверях, получилось, что на все отделении милиции только трое русских… Все остальные Мамедовы да Шарафатдиновы. Теперь послушаем своего, родимого.
– Здравствуйте, можно войти? - крупный мужик в форме, сидевший за столом, при виде меня, как-то неопределенно хмыкает и кивком приглашает присесть. У него рыжие усы и это еще больше придает ему сходства с тараканом. Мне мерзко и противно, да еще и в комнате пахнет протухшими овощами и гнильем.
– Иванов, значит? - он заглянул в бумажку, лежавшую перед ним.
– Так точно! - к четким ответам меня приучили в братстве.
– А звать тебя Артемом? - то ли спрашивает, то ли подтверждает он, пристально разглядывая меня и, не дожидаясь ответа, продолжает: - Че хулиганишь?
– Да я не хулиганил. Так, подрался.
– Ну, пацанам драться не зазорно, хороший фингал, что первый орден. И он, глядя в окно, как бы, между прочим, спрашивает: - А ты случайно не у Михаила тренируешься?
– У какого Михаила? - я на мгновение опешил, а потом выпалил. - Вы имеете в виду Учителя?
– Пускай будет Учитель, - мент опять хмыкнул. А я молча злюсь на себя: вот идиот - надо бы в таких случаях называть Учителя как принято, по имени-отчеству… - Молчишь? Ладно, можешь молчать и дальше, но я должен проинформировать твоих родителей.
– Не надо информировать родителей, - я чувствую, что у меня против воли в голосе зазвучали просительные нотки. Как у первоклашки…
– С дагами базарили?.. - вот тут он скорее утверждает, чем спрашивает, и я, как бы соглашаясь, опускаю голову.
– Ну, и я дрался в молодости, с кем не бывает, - усмехается мент. - Давай пропуск, подпишу, чтобы выпустили, а в будущем будь поаккуратнее. Ты меня понял?
– Понял, - на сердце отлегло и мент
– Знаешь, что значит поаккуратнее? Это значит не попадаться! - Не знал, если правду говорить, но теперь буду знать. - Ладно, бери пропуск и вали отсюда, пока я добрый.
Ясно, что не стоит злоупотреблять милицейским доверием. На улице вдыхаю полной грудью весенней свежести воздух. Ну что? Отделался, можно сказать, легким испугом. И как всегда, спас Учитель. А менты видно его знают, уважают. Запомним и это! А теперь - в клуб. Пора разобраться, как так получилось, что наши смылись, можно сказать, бросив меня на произвол судьбы. Приступ страха после милиции сменяется приступом голода. Бутерброды с колбасой, перехваченные в ближайшем гастрономе, что мертвому припарка. Бабуля сейчас наверняка наготовила целый котел пельменей. Но мне сейчас не до бабушкиных пельменей. К тому же бабуля, почище любого участкового фиксирует время ухода и возвращения домой. И аккуратно информирует мать: что да как. Пока старушка не появилась, мать не знала, во сколько я домой прихожу, а раз не знает, то и не нервничает. Ей сейчас и переживать нельзя. В общем, пельмени подождут. Что я за мужик, если голод перебороть не могу? А живот-то ворчит и с моими идейными доводами не согласен. Мне перво-наперво разобраться в клубе надо бы. И начинать надо с Даньки. Он в раздевалке:
– О, привет, брат, - он здоровается со мной так, словно ничего и не произошло.
– Привет, Данила! - я пристально вглядываюсь в него, он отворачивается и начинает натягивать футболку. - Ничего не хочешь объяснить?
– А что я должен объяснять? - он выглядит так, как будто ни в чем не виноват.
– А то, как вы оставили меня и смылись вчера? Не тема для обсуждения? - мне хочется послать его по известному общероссийскому адресу как никогда.
– А что ты ко мне пристал? Мог бы и других пораспрошать, - и он недобро усмехается.
– Ты за старшего был там. И лично я надеялся, что ты подашь пример как надо держаться. И уж никак не ожидал, что дашь первым деру, - я с презрением отворачиваюсь, чтобы не видеть растерянности того, кто еще недавно мне казался лучшим из братьев.
– Ну, ты, говори да не заговаривайся, - Данька тоже начинается заводиться. - А то я сейчас не посмотрю, что ты в любимчиках у Учителя ходишь, и так тебя отделаю, что вчерашнее тебе легким массажем покажется.
– Махаться я с тобой не буду, за это можно и из братства вылететь. Не для того я клятву давал. А раз я любимчик Учителя, то мне ничто не помешает рассказать, как все было, - честно говоря, я не собирался кляузничать, а вот припугнуть Данилу не мешало, авось не по совести, так хоть из трусости извинится.
– Валяй, только знай, что и мне есть, что рассказать о тебе, так что - вперед и с песней. А потом мы посмотрим, как Учитель отреагирует на то, что его любимчик любовь с полукровкой развел, - Данька поверх футболки натягивает свитер с символикой очень напоминающую ту, что горит у меня на запястье.