Склейки
Шрифт:
– Слушай, а ты же была...– мучительно подбирая слова, решаюсь спросить я,– ты же работала в ночь, когда Эдика...
– Была.– Вертолетова снимает ноги со стола и облокачивается на него локтями. На пол соскальзывает несколько бумажных листков.
– И что? – настаиваю я.
– А что? Сидела здесь, как килька в аквариуме. Поспала немножко: запустила блок минут на сорок, дирекция тоже спит. Будет она отслеживать? А почему тебе так интересно?
– Это я его нашла. Утром.
– А.
Она молчит и внимательно
– Так ты ничего не слышала?
– Нет.– Она сострадательно качает головой, сочувствует мне, будто потерявшей родственника.
– А в туалет хоть ходила? – спрашиваю почти с отчаянием, вспомнив рассказ Игоря.
– Конечно, ходила. Раза два.
– Тогда должна была видеть Эдика и Малышеву. Они прошли в студию, а ты как раз вышла из туалета.
– Откуда ты знаешь?
– Тебя видел один человек. Он стоял на балконе, ты не могла его заметить.
– Возможно,– покладисто соглашается Вертолетова.– Возможно, так оно и было. Я не знаю. Я же пробегала быстро: туда – обратно. Даже не помню, был ли в студии свет или нет. Не видела ни единого человека – это точно. Они, наверное, уже успели в студию войти...
– И не знаешь, был ли в офисе ночью Захар?
Вертолетова беспомощно пожимает плечами.
Короткие оттепели чередуются с непродолжительными морозами.
Снег, подтаявший и вновь застывший коркой наста, выглядит, словно покрытое глазурью лакомство, хрустит и рушится под ногами.
Утром я вставала под оглушительную дробь: барабаня по жести наружного подоконника, с неба падали крохотные колкие льдинки. И облака в небе были такого ровного белесого цвета, словно хотели сказать, что нет тут вовсе никакого неба и солнца, а есть одна только светлая пустота, рождающая в квартирах густую, висящую в воздухе серо-коричневую тень.
Но потом все как-то резко переменилось. Льдинки превратились в снег, потом – в дождь, потом и вовсе пропали; быстрый ветер смел с неба белесую пыль облаков, и над городом засияло солнце.
Выхожу из офиса и радостно вдыхаю, втягиваю в себя обманчивое обещание весны, которое завтра наверняка обернется колкой холодной метелью.
Черные и блестящие от влаги деревья выглядят фрачными кавалерами на фоне лазурного неба. Из желоба водостока бежит ручеек, льет упруго и яростно, пробивая себе дорогу в огромной, за два месяца наросшей у дома льдине, и в ней уже появляется круглая гладкая лунка, которая даст начало будущему руслу.
Соблазненная весенним настроением, распахиваю куртку, но почти сразу застегиваюсь, неприятно пораженная сыростью и холодом, которые касаются моей груди.
Быстро, стараясь не наступать в растущие на глазах лужи, пробегаю до кулинарии и обратно,
Я сегодня бездельничаю. Еще утром написала устную, а вот сюжет для меня, как ни старались мы с Данкой, так и не нашелся, несмотря на то, что настала благодатная пора подведения итогов прошлого года. Лиза сейчас слушает прокуратуру, Анечка – статистику, Надька поедет в милицию, а Данка хватается за голову, пытаясь для разнообразия найти что-нибудь другое.
Но стоит мне войти в кабинет, мечтая о том, как я сейчас накинусь на салаты, Данка наскакивает на меня с криком:
– Срочно ищи Сашка! Говорят, он здесь, в офисе!
– Взять у него съемку?
– Да! Говорят, он утром снимал какое-то первенство! Ну и информацию у него узнаешь.
– А что за первенство?
– Какая разница! Беги, а то уйдет!
И я убегаю из кабинета, с сожалением положив на стол мягкие, подтекающие уже пакетики.
Сашок – из тех людей, у которых нет в офисе своего места. Он появляется здесь по ночам, монтирует программу, а днем забегает только для того, чтобы с кем-нибудь о чем-нибудь договориться. И даже оператор, с которым он снимает, не наш, а какой-то прижитый на стороне.
Заглядываю в студию и, убедившись, что там его нет, бегу в рекламу.
– Уже ушел. Только что,– сообщает Татьяна, и я возвращаюсь к Данке.
– Уже ушел,– говорю я, запыхавшись от беготни вверх-вниз по лестнице.– Только что.
– Знаю.– Данка отнимает от уха мобильник, складывает его, щелкая крышечкой.– Дозвонилась. Сейчас вернется.
Прихватив сигарету и зажигалку, Данка отправляется на балкон.
Сашок возникает в дверях, держа в руке трикотажную вязаную шапочку, и потому напоминает мне ходоков у Ленина.
– Что,– лукаво подмигивает он,– с новостями голяк? – И начинает долго и нудно объяснять про первенство. Я быстро записываю в рабочий потрепанный блокнот, уточняю по буквам фамилии и должности со званиями.
Первенство совсем скучное и даже какое-то захудалое. Мы оба это понимаем, но Сашка{5b/accent} попросил о съемке спонсор, а у нас – голяк, и мы друг другу сочувствуем.
– Ну, вроде все сказал? – Сашок смотрит на меня задумчиво: ему хочется отделаться от меня раз и навсегда, чтобы я целый день не названивала ему с уточнениями.
– Слушай, а ты ведь, получается, видел Эдика одним из последних?
Он вздрагивает от неожиданности, и я съеживаюсь, нутром ощутив холодок его беспокойства. Но что делать? Мы с ним пересекаемся совсем не часто, и я должна спросить.
– Он же заходил в кабинет, когда вы с Андреем монтировали, и ты с ним разговаривал, ведь так?
– Ну так,– нехотя соглашается Сашок.– И что?
– Расскажи, а...– Я смотрю на него, стараясь придать глазам умоляющее выражение.
– А тебе зачем?