Склейки
Шрифт:
Батюшка молчит – растерянно и изумленно, хватает воздух открытым ртом.
– Так вы советовали бы своим воспитанникам слушать такую музыку?
– Любая музыка имеет право существовать,– отвечает он, но видно, что выкручивается,– и только каждый из нас может выбирать, что слушать, повинуясь собственному сердцу.
– А ваше сердце велит вам слушать эту музыку?
– Н-нет,– поколебавшись немного, отвечает он.
– Надоело! – сердито говорю я, пересекая темный и гулкий холл. От моего голоса
Витька хмуро кивает. Он вообще неразговорчивый.
В офис возвращаюсь в плохом настроении. Мечтаю поскорее сделать сюжет и уйти домой.
– Сделаешь устную с синхроном? – спрашивает Данка.
– Сделаю,– обреченно киваю я.– Куда едем?
– Никуда не едем,– отвечает Данка.– Сейчас тебе все привезут. Все проплачено, так что гонорар как обычно – по двойному тарифу. Я считаю, неплохо. Так?
– Наверное,– вяло соглашаюсь я.– А кто платит?
– Партия платит.
Кассету привозят действительно быстро. Молодая, высокая и очень полная дама выдает ее мне и садится рядом с компьютером, готовясь рассказать мне, что это будет за материал.
– Мы вот тут...– говорит она,– митинг провели.
И я вижу на экране длинный ярко-розовый дом, освещенный лучами заходящего зимнего солнца. За домом – бескрайние поля, перед ним – небольшая кучка народа, человек пятьдесят навскидку.
– Так! – машет руками дама.– Этот кадр не даем, тут видно, что народа немного. Мы будем говорить, что пришло человек триста.
– Но не было трехсот!
Дама смотрит на меня с неудовольствием, которое быстро сменяется иронической улыбкой. Видимо, она принимает меня за глупую девочку-практикантку. Я ее понимаю: кудряшки, лицо почти без макияжа, наивное замечание во время работы над проплаченным сюжетом...
– Хорошо,– соглашаюсь я.– А где это было?
– Да там,– дама неопределенно машет рукой,– в районе. Далеко. Нагнали колхозников.
– О чем митинговали?
– В поддержку последних действий правительства.
– Так все против.
– А наша партия – за.
Я записываю ее слова в блокнот, едва сдерживая раздражение. Она говорит что-то еще, отмечает особо важные пункты.
– Синхроны есть? – спрашиваю я, терпеливо выслушав этот подхалимский бред.
– Есть,– радостно кивает она.– Сейчас будет.
Мы видим на экране обычную, немного испуганную тетку лет сорока пяти и руку моей визави, держащую микрофон.
– Я,– говорит тетка, то и дело поднимая глаза к ясному морозному небу, словно школьница, вспоминающая правильный ответ,– поддерживаю все эти решения, потому что... потому что...– Ее взгляд плывет по небу, словно следя за плавным движением облаков, в глазах – синяя пустота.
– Ой! – наконец признается тетка, обращаясь к руке с микрофоном.– Я забыла, почему поддерживаю. Вы мне сказали, я вроде запомнила, а теперь – забыла.
И дама терпеливо, как маленькому ребенку, объясняет, что надо говорить.
– Ой,– тетка судорожно поправляет свой вязаный берет.– Вообще-то мне это не очень нравится – реформы. Я по-другому вообще-то думаю.
– Это не страшно,– у дамы снисходительный тон психиатра.– Сейчас надо сказать то, что я говорю.
– Ну хорошо,– теткин бунт подавлен, ему даже не дали начаться.– Скажу, раз так надо.
– Надо.
Мечусь по кабинету. Дама ушла. Данка сидит и смотрит на меня, на ее лице – ни единой эмоции.
– Я что для них – собачка? Меня даже можно не стесняться? Кто я?
Данка молчит.
– Они бы хоть вырезали кадр, где видно, что мало народа! Они бы кусок синхрона дали только нужный! Нет! Им надо тыкнуть в глаза, что они деньги заплатят, а я им спою-станцую. Так?!
– Ты когда у меня монтировать пойдешь?
Я резко разворачиваюсь.
– Дан,– говорю я,– я вклею синхрон целиком. С тем куском, где она объясняет тетке, что нужно говорить.
– Клей,– равнодушно говорит она,– если тебе станет легче. А я потом зайду и попрошу Леху все вырезать. Оксана, все проплачено. Скандал никому не нужен.
Я сдаюсь.
Выхожу из монтажки. Данка кладет трубку телефона и быстро-быстро строчит в ежедневнике: старается успеть записать, пока не забыла.
– Оксан! – Я уже готова уйти, но ее окрик останавливает меня в дверях.
– Что?
– Ты когда оформишься на работу? Мне в областной сказали, что внештатницу аккредитуют в последний раз. Им нужно нормальное рабочее удостоверение.
Я молчу, наматываю на руку длинный, свисающий с шеи шарф.
– Так когда?
– Дан, знаешь... Наверное – никогда.
– Как это?
– Дан. Я не хочу здесь больше работать. Я ухожу. Увольняюсь.
– Ты что?!
– Не переживай. Я доработаю, пока вы не найдете человека на мое место...
– Ты уверена?
– Кажется, да.
– Кажется?
– Нет: да.
Мой последний день в офисе. Пришла за расчетом. На улице – весна, и кабинеты залиты ярким солнечным светом. Девочки в бухгалтерии просят подождать, я поднимаюсь наверх, в «Новости».
Тут – работа. Данка приветственно кивает, продолжая убеждать кого-то, сидящего в телефонной трубке:
– Мы много времени не отнимем... Минут двадцать... Много? Пятнадцать – хорошо?
Девчонки стучат по клавиатурам компьютеров. Они тихо здороваются, почти не поворачивают ко мне голов. Я больше не играю роли в их напряженной жизни.
Лиза, Надька, Анечка. И новенькая Таня. Я учила ее весь этот месяц.
Выхожу из кабинета, и почти никто не замечает моего ухода. Только Данка снова – уже на прощание – кивает, говоря в трубку: