Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года
Шрифт:
— Не каркай заранее, Рома. Давай действовать по порядку.
— Я не против, Сережа, — Казарян тянул время, не решаясь сказать важное. Но все же решился: — Ты знаешь, почему Серафим Угланов, по кличке Ходок, пошел брать писательскую квартиру непохмеленным? Конечно, знаешь: у него не было ни копья. А почему у него не было ни копья, ты не знаешь наверняка. А я знаю. У меня с Серафимом душевный разговор был, он мне и сказал, что накануне скока вполусмерть укатался в карты. Все спустил, до копейки.
— Зачем ты мне это рассказываешь? — настороженно спросил Ларионов, уже догадываясь, о чем хочет поведать Казарян, но не желая, чтобы это было правдой.
— Для сведения, Сережа. Раздевал Серафима известный катала Вадик Клок. И не его одного. Среди пострадавших — кукольник-фармазон Коммерция и залетный ростовский домушник, не пожелавший никому представиться. Обращались к нему просто: ростовский.
— У кого играли? — быстро спросил Ларионов.
— У Гарика Шведова, известного тебе ипподромного жучка, приятеля Клока.
— Что ж они, не знали, что на каталу нарвались?
— Поймать его, дурачки, хотели. Боюсь, Сережа, что Санины опасения оправдываются и нам достанется второй вариант.
Ничего не знал Казарян (официально) об отношениях Ларионова с Клоком, он и не предлагал ничего, сообщил только сведения о некоторых представителях преступного мира.
— Когда пойдем Смирнову сдаваться: сегодня вечером или завтра утром? Правда, сегодняшний вечер еще наш.
— Завтра, — не глядя на Казаряна, решил Ларионов. — Мне кое-что проверить надо.
Была пятница, поэтому его пришлось искать, искать весь вечер. Нашел-таки. В бильярдной Дома кино.
В светлом уютном помещении Вадик Клок гонял пирамидку с молодым лысоватым кавказцем. Ларионов дал ему проиграть пятьсот, а потом глазами указал на дверь. Клок тихо расплатился с кавказцем и побрел к выходу. Подождав немного, направился за ним и Ларионов.
Они шли бульваром к метро «Динамо».
— Что ж так неосторожно, Алексеич? — укорил Клок.
Ларионов остановился, осмотрелся. Никого поблизости не было. Тогда он быстро, коротким крюком левой, жестоко ударил Вадика в печень. Вадика скрутило, он стал оседать. Ларионов удержал его левой, а с правой дал поддых. И отпустил. Вадик сел на дорожку. Ларионов смотрел, как его корежит. Наконец Вадик хватанул воздуху почти нормально. Ларионов посоветовал:
— Вставай, а то простудишься.
— За что? — спросил Вадик, не поднимаясь.
— За дело, — ответил Ларионов.
— Ты со мной поосторожнее, Алексей, — посоветовал Вадик, вставая. — Я тихий, но зубастый. Я и укусить могу. Смотри, Алексеич!
— Зубы обломаешь, кролик, — презрительно отрезал Ларионов. — Пойдем на скамеечку присядем.
Сели рядом, как два добрых приятеля.
— Чего ты от меня хочешь? — завывая, спросил Клок.
— О чем я тебя вчера, скот, спрашивал?
— О чем спрашивал, то я тебе и сказал.
— Ты вчера, видимо, не понял меня. Поэтому сегодня спрашиваю еще раз: что тебе известно о последних делах домушников?
— Ей-богу, ничего не знаю.
— Ты кого катал у Гарика Шведова?
— Откуда мне знать. Кого привели, того и катал.
— Слушай меня внимательно, Клок. Здесь тишина, народу нет. Сейчас я встану со скамеечки, тебя подниму и разделаю как бог черепаху. Руки-ноги переломаю, искалечу так, что мама не узнает, и брошу здесь подыхать. Про Ходока и Коммерцию мне все, что надо, известно. Расскажи про третьего.
— Ростовского этого Косой рекомендовал и Ходока тоже. Скучают, говорит, мальчишки, и локшануть не прочь. Я их и принял. Они меня поймать хотели.
— А у тебя Коммерция — подставной, — догадался Ларионов. — Ростовский этот и Ходок знакомы друг с другом были?
— Вроде бы нет. Договорились они, по-моему, когда за водкой для начала пошли.
— Ты мне, Вадик, поподробнее про ростовского этого.
— Судя по всему, деловой, в авторитете.
— Внешность.
— Лет тридцати, чернявый, с проседью, нос крючком, перебитый, небольшой шрам от губы, роста среднего, но здоровый, широкий. Еще что? Да, фиксы золотые на резцах.
— Имя, фамилия, кликуха, зачем в Москве оказался?
— Не знаю, Алексеич.
— Вот что, Клок. Ты мне горбатого не лепи. Ну, сколько ты с этих домушников снял? Тысячу, две, три? Ты же исполнитель, тебе по таким копейкам играть — только квалификацию терять. Зачем тебе домушники понадобились?
— Мне они ни к чему.
— Ну, хватит, Вадик. Поломался малость, блатную свою честь защитил, теперь говори. А то Косой скажет. Ему с тобой делить нечего, а разговорчив с нами он всегда. Так зачем тебе эти домушники понадобились?
— Мне лично они ни к чему, — со значением заявил Клок, оттенив «мне».
— Слава богу, до дела добрались, — с удовлетворением отметил Ларионов. — Так кому же они понадобились? Кому в домушниках нужда? На кого ты работал, Вадик?
Ничего не случилось. Все идет нормально. Вадик забросил ногу на ногу, кинул спину на ребристый заворот скамьи, вольно разбросал руки и начал издалека:
— В октябре я в Сочи бархатный сезон обслуживал. За полтора месяца взял прилично, устал, правда, сильно и потому решил домой поездом возвращаться, думал, отосплюсь, отдохну в пути, тем более что с курортов народ домой пустой едет. СВ, естественно, вагон-ресторан, коньячок мой любимый, «Двин». Еду, о смысле жизни задумываюсь. И гражданин один, скромный такой, сосед по СВ и ресторану, приблизительно тем же занимается. Следует сказать, что гражданин этот не один был, при нем человек вертелся.