Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года
Шрифт:
— Мне в эти дни только газеты читать… Я свою-то не читал, а уж вашу…
— И зря, — сказал Владлен и вытащил из кармана аккуратно сложенный комсомольский орган. Алик развернул газету, Владлен указал — Вот здесь читай!
— «Лучше, когда „моя хата с краю“?» — прочел название трехколонника Алик.
— Вслух все читай, — распорядился Владлен.
Алик долго читал вслух. Закончив, спросил без выражения:
— Откуда им все известно о моем деле?
— Я им дал все материалы, — признался Владлен.
— А ты от кого узнал, что меня привлекают?
— Это я Владлену сказал, — тихо доложил Лешка.
— Всем все известно, один я ничего не знал, — раздраженно заметил Смирнов. — Друг, тоже мне!
— Ты ничем не мог мне помочь, Саня.
— Зато Владлен тебе помог!
— Помог, — согласился Владлен. — Разве не так?
— Трепотня и демагогия эта ваша статья! — раздраженно заключил Смирнов.
— Зато Алик будет в порядке, — не опровергая его, отметил Владлен. Помолчали все, понимая, что после такой статьи у Алика действительно все будет в порядке.
Греков поднялся:
— Ну, мне пора. Алик, будь добр, проводи меня немного. Пару слов надо сказать.
Они Шебалевским вышли к Ленинградскому шоссе и мимо Автодорожного института направились к метро «Аэропорт».
— Спасибо, — выдавил наконец из себя Алик.
— Не за что! — легко отмахнулся Владлен и добавил — А у меня к тебе маленькая просьба…
— Излагай. Я теперь тебе по гроб обязан.
— Ничем ты мне не обязан, — сказал Владлен. — А я тебе буду по-настоящему благодарен, если ты захочешь выполнить мою просьбу. Как ты знаешь, с понедельника я начинаю сдавать экзамены на вечерний юридический. Конечно же, меня примут. И я уверен, что историю там, устную литературу я сдам легко. Но вот за сочинение немного опасаюсь. А хотелось бы нос утереть всем, чтобы со всеми пятерками…
— Хочешь, чтобы я сочинение написал? А как?
— Раз плюнуть, Алик, — на листке фотографию переклеим. А сочинение пишут всем кагалом, вечерники всех факультетов, человек триста. Пойди там разберись.
— Сделаю, Влад, — заверил Алик.
— Помни, за мной не пропадет.
Они пожали друг другу руки, и Владлен спустился в метро.
Алик вернулся в сильно прокуренный уют приоровского дома. Лешка как мог потренькивал на гитаре, а Саня, Виля и Костя, расплывшись по громадному дивану, громко и хорошо пели:
Выстрел грянет, Ворон кружит. Мой дружок в бурьяне Неживой лежит……Бревна лежали вразброс. Как срубили их осенью, как очистили от ветвей, так и оставили. Бревна привыкли здесь, вросли в вялую серую землю.
Сначала раскачивали и выворачивали из земли, потом тащили по скользкой траве, затем по двум слегам закатывали на тракторную телегу. За полчаса вшестером — десять кубов.
— Колхозник! — крикнул Тимка трактористу. — Заводи кобылу!
Тракторист сложил брезент и нехотя побрел к кабине. Остальные вскарабкались на телегу: застучал мотор и поезд потихоньку тронулся. Тракторист, видимо, хотел объехать разбитую в дым, свою же колею, и поэтому взял левее, — ближе к спуску в овраг, но не рассчитал, и телега, которую занесло на повороте, боком поползла вниз, сметая мелкие кусты и завалы хвороста.
— Совсем одичал, крестьянский сын?! — осведомился Тимофей.
Тракторист, видя, что телега остановилась, упершись в единственное дерево на склоне, заглушил мотор. Петрович от нечего делать пошел смотреть, что с телегой.
— Мужики, сюда! — вдруг крикнул он.
Смяв хворост и проскользив до дерева, телега открыла вход куда-то, прикрытый дощатой крышкой. Тимка догадался:
— Блиндаж еще с войны!
— Дверца-то никак не военная, свежая дверца-то! — возразил Петрович. Решительный Тимка подошел к дверце и открыл ее. Из темной дыры вырвалась стая энергичных золотисто-синих крупных мух и удручающая вонь. Тимка, зажав ноздри, шагнул в темноту.
— Ребята, там — мертвяк, — сказал он.
— Шкелет, что ли? — спросил тракторист.
— Шкелет не воняет, — возразил Тимка.
— Что ж это такое, что ж это такое?! — завопил тракторист.
— Сообщить надо, — решил Петрович.
— А ты не врешь? — вдруг засомневался тракторист. — Знаем твои шуточки! — радостно кинулся в блиндаж и тут же выскочил из него, заладив по новой — Что ж это такое, что ж это такое?..
— Мы здесь покараулим, чтоб все было в сохранности, а ты дуй в деревню и сообщи по начальству, — приказал ему Петрович. Тракторист, все хлопавший себя по штанам, в ответ замер, подумал и кинулся через лес к шоссе.
— Ничего себе поработали, — не терпя тишины, сообщил просто так Тимка.
Петрович не выдержал и тоже заглянул в блиндаж.
— Еще вполне цельный, — сообщил он, воротясь.
Никто ему не ответил.
Группа прибыла на место происшествия через час тридцать две минуты, неслись под непрерывную сирену.
…Чистоплюй Казарян выбрался из блиндажа первым. Следом за ним — Андрей Дмитриевич, который спросил невинно:
— Запах не нравится, Рома?
— Фотограф отстреляется, и вы его забирайте.
— Кто он, Рома?
— Жорка Столб. Как его, Андрей Дмитриевич?
— Металлическим тяжелым предметом по затылку. Железный прут, свинцовая труба, обух топора — что-нибудь эдакое. Вскрою — скажу точнее. В блиндаж затащили уже труп. Кокнули где-то поблизости.
— Наш? — спросил Гусляев. — Тот, кого я ждал в Дунькове?
— Тот, Витя, тот.
— Я, выходит, ждал, а он уже тут лежал.
— Кстати, сколько он тут лежал, Андрей Дмитриевич? — спросил Казарян.
— От трех до пяти суток. Дома скажу точно.