Сладость горького миндаля
Шрифт:
– Сейчас польёт дождь, Фрэдди, оставаться здесь бессмысленно. Я подожду Хилла, а вы идите обратно. Осторожно сообщите всем о случившемся, но, Бога ради, без лишних деталей. Я ещё немного не в себя, - он устало нахмурился, - но... это важно... надо, наверное, будет сообщить родным его сиятельства и мистера Хилтона о случившемся? Послать нарочного? Как быть-то?
– Подождём полицию, с этим нет особого смысла спешить, - отозвался Монтгомери.
– Пойдёмте, миледи. Гелприн, вы с нами?
Сэр Джеймс кивнул. Герцогиня тоже не возразила: ветер становился всё резче, над головами их сошлись тяжёлые тучи, было очевидно, что не миновать грозы. Леди Хильда показалась милорду Фредерику растерянной и беспомощной, совсем юной и явно сломленной случившимся.
– Это немыслимо. Просто немыслимо. Я не верю...- Только эти слова она и произнесла за то время, когда они возвращались в замок.
Дождь застал их почти у парадного.
Гелприн сразу ушёл к себе. Герцогиня спросила Монтгомери, намерен ли он собрать гостей Генри Корбина сейчас или сообщит им обо всем в столовой? Милорд нахмурился и ответил, что не видит никакой причины для спешки: ни мистер Марвилл, ни Говард, ни племянницы графа не состояли в родстве с погибшими, и лучше, если им обо всем расскажет сам хозяин после прибытия полиции. Может, к тому времени что-то и выяснится...
Монтгомери на самом деле просто было не до того: он хотел просто уединиться и спокойно обдумать случившееся. Герцогиня кивнула и тихо растаяла в анфиладе коридоров.
Придя к себе, сняв плащ и укутавшись любимым клетчатым пледом, милорд сел у камина, бездумно вперился в пламя и, кажется, ненадолго даже задремал. Потом очнулся и поймал себя на том, что мысли его скользят где-то далеко, точнее, они нарочито ускользают от склепа, точно испуганные мотыльки - от тени чёрных крыльев хищной птицы. При воспоминании о склепе его до сих пор пробивал мороз, однако необходимо было осмыслить случившееся. И, глотнув коньяка, Монтгомери попытался рассуждать здраво.
Итак, двое вооружённых до зубов мужчин, опытных солдат и охотников, запираются в склепе, откуда нет иного выхода, кроме двери. Но даже если допустить, что те два ключа, что были в эту ночь у него, кто-то взял или - что есть ещё третий ключ, тот, что потерян, - это всё равно ничего не меняло и никуда не продвигало. Ливси и Хилл утверждают, что оба не спали, и никто не мог на их глазах незаметно открыть дверь в склеп. Они же свидетельствуют, что до полуночи слышали голоса в склепе, потом всё стихло.
В итоге двое сильных молодых здоровых мужчин убиты. Убиты настолько безжалостно и дико, что в это с трудом верится. Кем? Ответ ускользал, растворялся болотным туманом, исчезал в томящем недоумении. Милорд хлебнул коньяк, и жгучая жидкость снова обожгла нёбо и согревающим потоком потекла по холодным венам, разгоняя застывшую кровь.
Монтгомери вздохнул. Приходилось признать невозможное. Только некая инфернальная бесплотная сила могла совершить такое. Почти беззвучно убить двух мужчин, разорвать грудь, вырвать сердца, уложить тела в гробы - человек не мог. Это было несомненно.
Но это ставило под сомнение слова Генри Корбина, всё время уверявшего, что ничего таинственного в замке не происходит. Верил ли Монтгомери Корбину? И да, и нет. Корбин уверял, что не видел ничего странного, но значило ли это, что ничего странного и вправду нет? Не значило.
Напротив, случившееся накануне в спальне мисс Сэмпл говорило о прямо противоположном, и сильно настораживало. Что-то, бесспорно, было, и сейчас Монтгомери окончательно понял, что Корбин знал об этом. Слова герцогини о семейных тайнах рода Корбинов, до этого казавшиеся пустыми домыслами, неожиданно наполнились содержанием, и, возможно, именно там следовало искать разгадку случившегося.
Сам Монтгомери неоднократно слышал легенды о семейных проклятиях, но верил им слабо: большинство фактов оказывались притянутыми за уши и не выдерживали критики холодного разума, события искажались, выстраиваясь в нужную для рассказчика цепь, случайные смерти объяснялись мистически. Он понимал и Генри Корбина, не желающего копаться в грехах своих предков.
Однако случившееся было явно чем-то нечеловеческим.
Смерть в склепе заставляла вернуться не только к странному вторжению непонятного существа в покои мисс Сьюзен, но и к следам на полу и стенах старой заброшенной домовой церкви. Там тоже были когти. Схожи ли следы? Да, очень. Их явно оставила одна и та же тварь. Но кто, чёрт возьми? Слова герцогини о крупной летучей мыши ничего не объясняли. Не мог же нетопырь с огромной лапой пролезть в крохотное вентиляционное отверстие склепа, а раз не мог - откуда же следы на потолке склепа?
Монтгомери вздохнул и решил после ланча потолковать с леди Хильдой.
Он поднялся и подошёл к окну. За окнами шуршал дождь, негромко барабаня по крышам и подоконникам, расплываясь мутью по стёклам. Такая же муть, словно туманное марево, плыла и перед глазами милорда Фредерика. Его неожиданно охватило отчаяние, но не острое и болезненное горе, а, скорее, гнетущая беспросветная тоска. Монтгомери резко поднял вверх раму, просто желая очистить взгляд от мглы и вдохнуть свежего сырого воздуха.
И ему сразу немного полегчало, просветлело в глазах, и даже немного затхлый гнилостный запах болота показался приятным. Капли дождя, прозрачные и чистые, падали на его лицо и руки, стекали по плоскостям щёк и по пальцам скорбными, но облегчающими слезами.
Мысли его неожиданно изменили течение, точнее, он подумал, кто после Нортумберленда унаследует титул? Мы не оставляем такой пустоты в обществе, как часто воображаем. Даже в пределах одной семьи утрата не так велика, как кажется, и рана заживает быстро. На другой день после нашей смерти люди ходят по улице точно так, как ходили, когда мы были живы, и толпа не уменьшается. Пока мы не умерли, мир, казалось, существовал только для нас, но вот сердца наши перестают биться, а мир живёт себе дальше и думает о нас не больше, о летошнем снеге. Мы остаёмся до конца следующей недели в некрологах воскресных газет! Неудивительно, что о нас забывают так скоро...
Поразительно, до чего быстро забывают богатых и титулованных - даже тех, кто обладал большой властью. По истечении краткого срока даже само имя их исчезает. Наследники и потомки присваивают титулы, власть и богатство - всё, что приносило покойному почёт и поклонение, а больше тот ничего и не оставил. Следующие поколения вовсе не так бескорыстны, как принято считать. Они выражают признательность и восхищение только в ответ на благодеяния. Они лелеют память о тех, кому обязаны знаниями и удовольствием, - причём лелеют в точном соответствии с полученными благами.