След
Шрифт:
А тут… Кричит так, что огонь в свечах вздрагивает, нанизу, поди, в клетях людям слышно!
– Жадные! А руки-то у людей для чего? Нешто, чтоб от себя отпихивать?
– Да…
– Молчи, Юрий! Я-то, думаешь, чем Москву поднял? Хером?
– Даниил Александрович поднёс под самые глаза сына натруженные, корявые, как сосновые корни, руки: - Вот этими руками я её поднял! Руками да жадностью! Я леготу тем мужикам тоже не из добра даю, а от жадности! Чтобы они землю мою заселяли, чтоб потом никуда из-под меня не ушли, а, как помру, тебе достались, тебе да Ваньке! Коли я их сейчас драть начну, как коза
– Так то яблоня… - в безлепицу пробормотал Юрий.
– Сын! Ужель тебе люди хужее пустого дерева?
Даниил Александрович обоими кулаками ударил по дубовой столешнице - что твой гром прокатился! Невысок, коренаст был князь, а силу в руках имел недюжинную.
– Не то я, батюшка, - совсем смутился Юрий.
– Только ить они на твоей земле живут, а, считай, на одних себя пашут!
– Сегодня на себя, а завтра придёт - на меня пахать станут! Земля-то моя! Я, Юрий, жадный! И нет мне попрёка в том!
– Батюшка!..
– Молчи! Вот брат Дмитрий не жадный был - все не за себя, за других воевал, а помер-то нищим погорельцем, сына чуть было по миру не пустил! И то, спаси Бог, Михайло Тверской заступился! А Андрей-то тоже не шибко жадный - широк! Сколь серебра татарам отдал, сколь городов в дым пустил? Чего ради все? Во власти проку не ведает - Русь бросил, так и у себя на Городце ни церкви не возвёл, ни обжу [36] новую не засеял! Таким хочешь быть? А?
. Юрий не выдержал отцовского взгляда, уткнул глаза в пол.
36
Обжа– мера земли под пашню.
– Попомни, Юрий, мои слова, - уже тихо, но жёстко сказал отец, - коли таким будешь, так ты не Данилович!
– Да что ж так гневаться? Что уж я сотворил такого? Зайцев не в пору…
– Да тьфу на твоих зайцев, - в сердцах плюнул батюшка.
– Али и впрямь не ведаешь, что творишь?
– Да что же такого-то, батюшка?
– в отчаянии воскликнул Юрий.
– Да землю, землю ты зоришь! Али чужая она тебе? Чужая, а? Отвечай!
Юрий дёрнул плечом:
– Какая ж она чужая? Чай, наша!
– Наша, - презрительно скривился Даниил Александрович.
– Не твоя, знать, коли зоришь ты её! Наша,– повторил он вновь с отвращением.
– Ты её собери сначала, землю-то, подгреби под себя, как девку желанную, почуй своей, тогда не зорить, а жалеть её будешь пуще себя!
– Понял, батюшка. Прости…
Но Даниил Александрович досадливо махнул рукой:
– Поди с глаз! Огорчил ты меня…
Юрий сокрушённо вздохнул, покорно поклонился и вышел.
– И не являйся, покуда не кликну, - донёсся вдогон отцов голос.
Из горней гридницы [37] Юрий выскочил, как из угарной курной избы. Не вина жгла Юрия, а стыд. Пожалуй что впервой батюшка
И за что?
Гнев душил Юрия. Попались бы под руку ему те жалобщики!
«Коли в Москве - сыщу, коли съехали - достану!..» - метались в голове злые мысли.
37
Гридница - приемная, где древние князья принимали запросто.
Да тут ещё к лишней досаде в ближнем пролёте на галерейке встретил брата Ивана. По увилистым глазам, по всей морде красной, прыщавой и будто простофилистой понял Юрий; «Подслушивал братка…»
Не любил Юрий Ивана. Сам не понимал почему? Вроде и тих, и ласков, слово старшему никогда впоперек, но в ласке его и всегдашней покорности было что-то такое, что претило Юрию; да что претило - грозило какой-то опасностью - скрытой, но верной.
Иван был всего-то двумя годами младше Юрия, однако в сравнении с ним (не видом, конечно, а душевным нутром) казался не то чтобы умудрённым опытом старцем, но зрелым, рассудительным мужичком. Про таких говорят: раз на молоке обжёгшись, на воду дует. Только где и когда обжечься-то он успел?
А уж умён и хитромудр был Ивашка сызмала и не в пример Юрию. Не то что в резные тавлеи [38] обыгрывал, если, конечно, нарочно не поддавался из-за какой своей выгоды, а вот по всему умён был, и все. Про него с детства говорили, когда хотели Юрия осадить: «Вон Иван-то тих да умён, а ты, Юрко, буен да без башки…» Может, ещё с той поры и запухла у Юрия завистливая обида на брата - ишь, умник какой!
Юрий хотел пройти мимо, но Иван участливо тронул его за рукав:
38
Тавлеи - шахматы, шашки.
– Али батюшка чем недоволен?
– Как тут довольным-то быть, когда ты в церкви надысь просвиру украл?
– Опять?
– вспыхивает мгновенной обидой Иван, но тут же, пересилив себя, добродушно смеётся.
– Когда надоест-то пустое молоть? Да и не было того - не крал я просвиру-то!
– Крал, братка, ужо не отвертишься, - нарочно язвит Юрий Ивана.
Но Ивана не так-то легко уязвить, он лишь пожимает плечами:
– А коли и скрал, так давно уж покаялся.
Юрий хочет уйти, но Иван останавливает его тихим словом.
– Погоди, братка!
Юрий и сам не знает, почему он останавливается, поворачивается к Ивану лицом:
– Чего тебе? Неколи мне!
Иван косит глазами по сторонам, точно опасаясь чего-то Есть у него такая привычка глаза уводить, так что не уцедишься. А то и по-иному бывает: вроде в глаза твои смотрит, а вроде и мимо - то ли настороны, то ли на нос свой собственный - хоть и не кос Иван. Просто глаза у него такие бегучие.
– Да говори уж!
Иван ещё помялся, пухлыми пальцами теребя пушок над верхней губой, словно взвешивая, стоит ли открываться Юрию.