Следы на снегу
Шрифт:
"Да, дальше тянуть нельзя, - окончательно решил Оросутцев, - иначе он сбежит от меня в первую же ночь, да еще, чего доброго, уведет и оленей. И получится: близок локоть, да не укусишь".
Вода в котле уже исходила паром.
Шараборин взял тоненькое поленце и помешал им в котле.
– Ты все интересовался, куда я иду?
– заговорил вдруг Оросутцев.
– Совсем нет, - ответил Шараборин.
– Ты скажи правду, зачем я тебе, а куда ты идешь - мне не обязательно знать.
– Гм. Одно с другим тесно связано, - пояснил Оросутцев.
– Мне надо как можно скорее
– Знаю, однако.
– Был там?
– Был.
– А я вот не был. Дорогу до озера тоже знаешь?
– Тоже знаю, - подтвердил Шараборин.
– Я же и дороги не знаю. Поэтому ты должен довести меня до Кривого озера кратчайшим путем. И я не останусь в долгу. Ты получишь больше, чем ожидаешь. И, кроме этого, тебя отблагодарит Гарри.
Шараборина передернуло.
– Ты что?
– удивился Оросутцев, заметив, как вздрогнул Шараборин.
– Опять Гарри?
– Да, опять. Но не скоро, весной и последний раз.
Шараборин смотрел на Оросутцева долго, пристально, силясь в его лице прочесть скрытый смысл его слов.
– Не веришь?
– спросил Оросутцев и, не ожидая ответа, сказал: Честно говорю, в последний раз. Я улечу с Кривого озера на ту сторону. За мной пришлют самолет. И тебе не придется больше ходить ко мне.
Шараборин ухмыльнулся. Он, конечно, не мог поверить этому. Ясно, что Оросутцев хочет обвести его вокруг пальца. Но зачем? Неужели он хочет отобрать у него деньги, полученные им от Гарри? Ерунда! Не может быть. Если бы Оросутцева интересовали деньги, а не Шараборин, то он давно бы нашел время переложить их в свой карман. Дело, конечно, не в деньгах. Но при чем тут самолет? Какой самолет? Откуда?
– Не веришь?
– еще раз спросил Оросутцев.
– Далеко, однако. Трудно поверить, чтобы долетел, - утаив все свои сомнения, ответил Шараборин.
– Чудак ты человек! Что значит расстояние в наше время? Не из Америки же он прилетит.
– А откуда же?
– Из Японии, конечно.
– Тоже, однако, далеко.
– Ничего не далеко. От ближней северной точки Японии до Кривого озера самое большее тысяча восемьсот километров. А для самолета последних конструкций это сущий пустяк.
Шараборина очень удивляло, что Оросутцев, никогда не объяснявший своих поступков, вдруг разоткровенничался. В чем же дело? Что случилось? Неужели и в самом деле речь идет о встрече самолета, который прилетит к Кривому озеру? Неужели правда, что Оросутцев собирается перебраться на ту сторону по воздуху?
– А как самолет найдет тебя?
– спросил Шараборин.
– Тайга - везде тайга. Озеро под снегом.
Оросутцев рассмеялся, показав свои крупные, редкие, подернутые желтизной зубы.
– Есть карты, есть ориентиры, наконец, есть сигналы.
– Опасно, - мотнул головой Шараборин.
– Ночью надо лететь.
– Днем или ночью, для летчика не имеет значения.
– Ой-ей!
– усомнился Шараборин.
– Только ночью. Днем раз - и сшибут.
– А днем он и не полетит.
Стояла ледяная, беззвучная, как натянутая струна, тишина. Только говор двух людей, пыхтенье закипающей воды в котелке, да потрескивание смолья в костре нарушало эту тишину. И вот появился новый звук. И если бы дело происходило летом, то этот звук сначала можно было принять за звук, производимый комаром. Но стояла зима, лютая стужа. Оросутцев и Шараборин сразу уловили, что где-то далеко звенит мотор. Звенит и подвывает, становится все явственнее, все слышнее.
Оба замерли, устремив глаза в голубые просветы неба, видимые сквозь густое переплетение заиндевевших ветвей.
Едва слышимый вначале звон мотора постепенно перерос в рокот приближающегося самолета. Звук нарастал, ширился, подавлял все остальные звуки. Ясно было, что самолет шел низко и где-то близко над головами.
Непонятное чувство слабости охватило вдруг Шараборина и заставило его встать на четвереньки. К горлу подступила тошнота. По телу, точно электрический ток, пробежал озноб. Удушливый, мгновенно пришедший страх сжал сердце точно тисками. Шараборин силился не потерять самообладания, потушить, подавить страх, но он, вопреки всем его усилиям, перехватывал дыхание.
Странно охнув, Шараборин быстро на четвереньках бросился под ветвистую елку. Он опрокинул бутылку со спиртом, свалил плечом жердь, на которой был закреплен котел с почти уже сварившимся мясом. Спирт попал на огонь и вспыхнул синим дрожащим пламенем, мясо вывалилось в костер, который зашипел, задымился.
Самолет с ревом прошел над молчаливой и неподвижной тайгой, звук его мотора стал тише, слабее и, наконец, замер где-то вдали.
Запах горящего спирта, обгорелого мяса смешался с дымом, и все это едкое, вонючее полезло в глаза, в рот, в нос Оросутцева. Он вскочил с места так резко, будто его кто-то уколол. Злоба заволокла его мозг мгновенно. Он едва смог обуздать вскипевшую ярость, едва удержал себя от неистового желания броситься с кулаками на своего сообщника. Вне себя он закричал:
– Дурак! Трус! Баба несчастная... Проломить бы тебе череп надо!
– он сейчас забыл совсем, что должен соблюдать известную тактику в отношениях с Шарабориным. Его побелевшие и трясущиеся от злобы губы выплескивали невпопад различные бранные и оскорбительные слова. Он в сердцах пнул ногой пустую бутылку, утерявшую драгоценную влагу, сплюнул на огонь, в котором корчилось покрытое золой мясо, и внезапно умолк.
Шараборин вылез из-под елки, встал на ноги, угловато вскинул плечи, жалко и нелепо улыбнулся. Губы его кривились и некоторое время беззвучно двигались. Потом, чтобы вернуть себе утраченное мужество, он выпрямился, расправил плечи и обвел взглядом небо. Заикаясь, он сказал:
– Это я... чтобы он не заметил.
Холодные глаза Оросутцева блеснули, но он промолчал.
Только сейчас Шараборин почувствовал неприятный зуд в ладонях и вспомнил, что прошелся ими по горячей золе. Он потер руки, подул на них и, чтобы окончательно ликвидировать неприятный конфликт, сказал:
– Спирт у меня есть. Почти полная фляга.
Оросутцев продолжал молчать и стоял, широко расставив ноги. В голову лезли тревожные мысли: откуда взялся самолет? Чего он не видел здесь, в глухой тайге?