Слепой секундант
Шрифт:
Если бы Андрей видел, как изменилось лицо Шешковского, когда тот развязал тесемочки и стал быстро перебирать бумаги белыми пухлыми пальцами, он бы и растерялся, и испугался. Вмиг пропал ласковый дедушка — объявился Кощей, хитрый и сладострастный, выискивающий поживу.
— А я вот не любитель портить глаза чтением. Расскажите! — велел Архаров.
Рассказ вышел долгим.
— Занятно, — сказал Архаров, когда Андрей, уже несколько охрипнув, замолчал. — И свидетели, выходит, есть. Не побоятся выступить открыто?
— Подлец рассчитывает на то, что его не будут судить открыто из опасения, что назовет имена… и весьма громкие… из тех, что имеют отношение к «малому двору»…
Бывший обер-полицмейстер задумался, а Шешковский спросил:
— Вы-то сами, голубчик мой, можете назвать хоть одно имя?
— Нет, ваше сиятельство. Я так далеко в эти дебри не забирался.
— А почем мне знать — за вами-то кто стоит? Ведь проверить ваше донесение невозможно! Все отрекутся! — Шешковский нехорошо засмеялся. — И опасных бумажек нет — сгорели вместе с той дачей. И Куликов будет о своей невинности вопить, как резаный! А? Что скажете, батюшка мой, Николай Петрович?
— Так и есть. В придачу — полнейшее самоуправство, — подтвердил Архаров. — То, что вы пришли с повинной, Соломин, говорит в вашу пользу. Да только уж и не знаю, как вам теперь помочь, наломали вы дров. А помочь хочу… Знаю, каких дел может наделать умный вымогатель… А что, он точно умен, этот Куликов?
— Как всякий человек, обуреваемый одной-единственной мыслью, господин наместник. Когда мысль в голове всего одна, да в придачу ты — калека, не имеющий возможности жить так, как обычные люди, то весь свой немногий разум употребляешь для достижения одной цели. И достигаешь ее, — объяснил Андрей. — К тому же, неуемная жажда денег, которые должны заменить ему все на свете, — она одна прекрасно заменяет ум, господин наместник.
— Да, я с этим сталкивался. Однако самоуправство…
— Я готов отвечать по закону.
— Вот и придется! — воскликнул Шешковский, в голосе звучала радость неизъяснимая.
— И за то, что совратил, заставив действовать с собой заодно, других людей также, — добавил Андрей.
Тут Еремей не выдержал и безмолвно рухнул на колени перед Шешковским. Шешковский хотел было с ядовитой лаской в голосе выставить забывшегося дядьку из кабинета, но тут явился служитель с подносом, на подносе лежал маленький конверт.
— С курьером прислано, — сказал служитель.
— Ищите покровителей при дворе, Соломин, — быстро сказал Архаров. — Дело такое, что одна лишь государыня может… Со мной ее величество считается, но не любит меня, а тут нужна особа, привязанность к которой…
Письмецо в конверте оказалось, видать, в три строки, не более. Шешковский прочитал их — и внезапно опустился на колени перед своим иконостасом:
— Ей, Господи! — возгласил он. — Не дал рабу Своему гнусность совершить, не дал! Молитесь со мной все, великую милость Господь послал!.. «Возбранный Воеводо, Христе, Царю славы, приими песнословия благостно наша за вся, яже нам дарова, вопиющим: Иисусе, мой Боже и Спасе; Иисусе, Иисусе Сладчайший…» — и слабым, но верным голосом Шешковский затянул первый икос акафиста Иисусу Сладчайшему — своего любимого, которым сопровождал все свои действия, шла ли речь о ловле опасных вольнодумцев или о телесном вразумлении болтливой фрейлины-сплетницы.
Ни Архарову, ни Андрею бог музыкальных талантов не дал, однако подпевали они, как умели. Андрей, разумеется, встал — и простоял все двадцать минут, что длился акафист. Надо отдать Шешковскому должное — отдельные строки икоса он выпевал так, что Андреева душа на них откликалась.
Архаров же за спиной у богомольца потихоньку перемещался к столу, чтобы заглянуть в письмецо, — и заглянул. Потом он помог Шешковскому встать с колен.
— И что ж у нас получается, любезный Степан Иванович? — спросил он.
— Божья воля такова, чтобы я от этого дела устранился, — ответил Шешковский. — Хотя донесеньице приберегу. Пригодится, пригодится! Грешен — люблю занятные историйки про столичных жителей! Вот и про свадьбу князя Копьева наконец правду узнал, а то какой только дряни не наслушался. А знать-то надо…
— Видно, Божья воля такова, что исполнять ее придется мне? — спросил Архаров.
— Не впервой, мой батюшка, не впервой, — Шешковский вздохнул. — Однако вам-то легко — исполнили и прочь поехали, а мне — опять в гатчинских проказах копайся. Сил моих нет, до чего эти шалости надоели… — он опустился в кресло и уставился на Архарова с любопытством: ну-кась, как ты этот узелок распутаешь?
— Вот что, сударь, — сказал Андрею Архаров. — В деле такого рода решение должна принимать государыня. И решение должно оказаться весьма необычным… Сдается мне, я даже знаю, каким, потому что мне с ее необычными решениями уж доводилось иметь дело… — он вышел из-за стола, прошелся взад-вперед по кабинету, остановился перед Андреем.
Андрей стоял прямо, вытянувшись и плечи расправив. Архаров с любопытством уставился на его неподвижное лицо — худое, далекое от округлого румяного идеала и несколько высокомерное — Андрей с детства, бывши невеликого роста, воспитал в себе привычку задирать подбородок, так она и осталась.
— Вот вам мой совет, — решился наконец бывший обер-полицмейстер и опять прошелся по кабинету. — Загляните в тот подвал, где прячете свою добычу, и оставьте там заряженный пистолет. Ничего не объясняйте. Он сам все поймет.
Неожиданность совета заставила Андрея резко повернуться на глуховатый и спокойный архаровский голос.
— Я знаю по меньшей мере один случай, когда человеку знатному, натворившему много бед и утянувшему за собой людей, повинных лишь в доверчивости, была передана всего одна бумажка, крошечная, с единственным словом «умри», — продолжал, несколько помолчав, Архаров. — Он узнал почерк… и выполнил приказание…
Андрей понял, что сам же Архаров и передал эту бумажку.
— Но ежели… Куликов не воспользуется пистолетом?
— Тем хуже для него, — жестко сказал Архаров. — Я хотел избавить государыню от необходимости отдавать такое распоряжение. Она женщина, христианка, ей это трудно, она этого не желает. Вы понимаете, о какой особе пойдет речь в ходе розыска? Вы понимаете, кого назовут первым, кто из «малого двора» нуждается в больших деньгах? Потом явится, что все это брехня, однако крови ей, матушке, эта история попортит немало, и разлад, который есть, лишь глубже станет. Так что в вашем случае, господин Соломин, она иначе поступить не сможет — а потом явятся угрызения совести. Мне не хочется, чтобы у монарха были угрызения совести…