Слепой секундант
Шрифт:
Он полагал хорошенько выспросить девушку о ее загадочном соблазнителе. Но не тут-то было. Маша совершенно не желала разговаривать. Ему было трудно понять, как можно онеметь из-за стыда. Андрею казалось, что он выспрашивает очень деликатно, однако дядька, видевший попытки питомца, только вздыхал. Маша чуть что — безмолвно утирала глаза, потом закрывала лицо ладонями, и ничего более от нее не могли добиться.
Подослали Фофаню к дому Беклешовых, он покрутился там, потолковал с сидельцами окрестных лавок и принес неутешительные новости: на Машу подана явочная в полицию. Старый Беклешов опомнился и приступил к поискам.
— Перепрятать надо бы, — сказал питомцу Еремей. — Жалко девицу-то…
— Самому жалко, — отрубил Андрей.
Мысль, куда перепрятать, уже созрела.
Разговор состоялся с утра — Маша, выспавшись, была бодра и даже помогала Тимошке перебирать гречневую крупу. Андрей сел на скамью рядом, собрался с духом — и сразу, пока не полились слезы, приступил к делу.
— Маша, голубушка, — сказал он. — Последнее, о чем Гриша просил, — позаботиться о тебе, защитить тебя. Вот и настало время, когда я могу быть тебе полезен. Я вижу только один способ. При иных тебя могут у нас отнять, увезти… Сама знаешь, на что твой батюшка способен… Этот способ — надежен. Коли я, калека, тебе не противен…
— Господин Соломин… — прошептала девушка, и в нежном голоске было отчаяние.
— Ты поняла ли?
— Да…
— Есть ли у тебя иной способ спасти свою репутацию? Иной способ жить, не возвращаясь к твоему безумному родителю?
— Нет, — помолчав, ответила ока. — Родня меня теперь не примет… А что я им сделала?.. Чем я виновата?.. Бог видит — не виновата ж!
— Так не противен?
— Нет… — прошептала она.
— Значит, ты станешь моей женой, — решил Андрей. — Потом мы привыкнем друг к другу. А коли не привыкнем… я дам тебе полную свободу…
— Нет, нет! — воскликнула девушка. — Не надо мне свободы! Я согласна, я готова! — и она бросилась на колени, ткнувшись лбом в Андреево плечо.
Он обнял Машу и по вздрагиванию узких плеч понял — сейчас опять разрыдается.
— Эк ты, сударик мой, все лихо рассудил, — неодобрительно буркнул Еремей.
— Другого способа не то что Маша — и ты сам не найдешь, — был ответ. — И сделай милость, не приставай ко мне с приданым! Какое есть — такое и сойдет! И придется тебе меня благословить.
— Мне?
— А кому же? Теткам?
Еремей отвернулся. Отродясь они с баринком любезным не говорили о вещах чувствительных, сиречь сентиментальных. Есть дядька, есть питомец, как во многих дворянских семействах. Отношения выстроены, как у всех: дядька ворчит, питомец своевольничает, а верность меж ними — искренняя. И вот Андрей грубовато сообщил, что Еремей все эти годы заменял ему отца, он же Еремею — сына. Оттого-то и сморщился дядька — от таких признаний, того гляди, слеза прошибет…
Андрей гладил Машу по плечам, по гладко причесанной голове. И думал — сбылось то, о чем шутили с Гришей много лет назад, когда Машенька еще девочкой была. Хотели породниться — ну вот, породнились…
— Надобно сыскать нам попа, уговориться обо всем, — сказал Андрей. — Время еще есть… Фофаня!
— Чего угодно? — спросил, приоткрыв дверь, Фофаня.
— Когда у нас в этом году пост начинается?
— А рано, на святого Агапита…
— Что это за день?
— Так на другой же день после священномученика Гермогена, память же ему… — Фофаня задумался.
— Ты числами не умеешь? Только мучениками?
В Фофаниной голове церковный календарь и впрямь имел странный вид. Там один святой зацеплялся за другого, все они составляли эскорт праздникам — Рождеству, Богоявленью, Успенью Богородицы. Еремей додумался — велел Фофане сесть и посчитать все на бумаге. Тот некоторое время помаялся и доложил:
— Восемнадцатого февраля! Ахти мне! Со службой вашей и про Великий пост позабыл! А Масленица ж на носу! Сколько ж до нее?
— Два дня. А с Масленицы уж не венчают, — заметил Еремей. — Может, ты, сударик мой, повременишь? Девицу мы до поры спрячем, а спешить ей вроде некуда…
Он окинул взором Машин стан, словно намекая: кабы невеста оказалась в тягостях, то, конечно, под венец нужно сломя голову бежать, но девица, кажись, себя соблюла.
— Есть куда. Я должен иметь право защищать ее от всех и… и биться за нее! — возразил Андрей, вспомнив последние Гришины слова. — Чем скорее сие право обрету, тем лучше.
— Умом с тобой, баринок любезный, тронешься. То тебя под венец палкой не загнать, то стремглав несешься.
— Мы обвенчаемся до Масленицы. Это решено.
— Выходит, в воскресенье? — спросил Фофаня.
— Боже мой… — прошептала Маша.
— Не бойся, голубушка, — сказал ей Андрей и сам удивился — до чего же печально прозвучало.
— Я не боюсь, но так, сразу…
— Иначе не получается. Фофаня, ты во всех храмах полы коленками истер. Наверняка знаешь попа, который согласится, не кобенясь, повенчать нас в воскресенье с утра.
— Знаю, — отвечал Фофаня. — Поп-то он… с нашей братьей повязан… да ведь венчать и крестить может не хуже иного другого! Потому как на нем благодать! А она не шапка — так просто, махом, не сымается.
— А звать его?
— Отцом Авдикием. Служит далековато — в Благовещенской церкви, что супротив Елагина острова. Ну да зимой все близко — по льду-то…
— Отправляйся к нему, сговорись.
— Экий ты торопыга, — проворчал Еремей. — Тебе-то что, мундир натянул — и под венец. А девушке принарядиться бы… Замуж однова выходят…
Он оглядел простенький Машин наряд — коричневый, домашний, со скромными тускло-зелеными мятыми ленточками, с темным пятном на подоле, словно бы закопченный котелок поставили. На плечах, рукавах и юбке виднелись хоть и опрятные, но заметные швы. В таком и в церковь-то идти неловко.