Слепой секундант
Шрифт:
Маша засмущалась, встала с Андреем рядышком, едва ли не прижавшись. Он нашел ее руку, тихонько сжал пальцы, что означало: не беспокойся, голубушка, сейчас все уладится.
— Сколько невесте лет?
— Осьмнадцать, — ответил за Машу Андрей.
Его самого о возрасте не спросили — и так ясно, что более восемнадцати. Ему был приготовлен иной вопрос: не состоял ли в браке, не вдовец ли?
— Нет, святый отче, — отвечал Андрей. — Впервые собрался.
— С глазами-то что? — участливо спросил батюшка.
— На войне ранило.
— Ишь, проклятые турки… Ну, начнем, благословясь. Васятка, дай им свечи.
Тут с батюшкой совершилось некое преображение. Андрей, не видя его, почувствовал: имеющий тайные и вряд ли одобряемые законом связи с воровским миром, готовый за небольшие деньги исполнить требы с нарушением церковных правил, в мирской сфере своего существования хитрый и ловкий, священник за ту долю мгновения, что скидывал тулуп, как-то вдруг пропал, рассеялся.
— Васятка, дай сюда свечи, — было сказано уже иным голосом.
Да и «свечи» — было уже из другого мира, не причастного земной суете. И тот, кто вышел из Царских врат в полном облачении, тоже стал иным — непричастным. Словно бы незримая ладонь, сняв его с золотого облака, опустила на деревянный пол, но при этом он утвердился на той ладони, являя собой продолжение незримой руки, и творил ее волю.
Не думал, не гадал Андрей, что однажды встанет под венец в шубе, только что не в меховой шапке, что рядом окажется девушка, которую знал еще ребенком и в глубине души именно ребенком считал; в сущности, чужое, хотя и очаровательное существо… Не думал, что предсмертная просьба друга будет исполнена таким образом… И когда после батюшкиного благословения в руке оказалась толстая венчальная свеча, Андрей сжал ее, как сжимал бы рукоять шпаги, салютуя противнику перед роковым поединком. Он слушал и не слышал, что говорит отец Авдикий, мысли его улетели в неведомое — туда, где стоял у прорезанного в небесах окошечка Гриша и беззвучно благословлял сестру и друга.
— Вот видишь, что могу — то делаю, — говорил ему Андрей. — Буду ей верным и добрым мужем — ведь этого ты желал? Честно исполню мужний долг — теперь она под моей защитой, и никто ее у меня не отнимет… А любовь? Статочно, и любовь придет, дай только справиться с тоской по Катеньке, дай срок… И что ж я за нескладный дурень — мне бы тогда хоть толику нынешнего ума, так стоял бы в храме с ней, с Катенькой…
О чем думала Маша — он в тот миг не беспокоился. Она дала согласие, спасительное для себя, а прочее — приложится.
Еремей, Афанасий, Фофаня и Тимошка стояли поодаль, смотрели во все глаза. Был уговор, что рослый Еремей будет держать венец над Андреевой головой, а Тимошка — над Машиной.
— Ахти мне… Барин, Андрей Ильич, свечечку-то в левую руку возьмите… — донесся испуганный Фофанин шепот.
Андрей переложил свечу и облил пальцы горячим воском.
В нужную минуту дьякон вынес на подносе кольца. Отец Авдикий с троекратным «Обручается раб Божий Андрей рабе Божьей Марье» сотворил над головой жениха крестное знамение и надел ему кольцо на безымянный палец правой руки. Затем он обручил Машу Андрею и, как положено, трижды поменял кольца на руках жениха и невесты. Тем завершилась первая часть обряда — обручение.
Для венчания следовало перейти на середину храма. Еремей быстро подошел, чтобы помочь питомцу.
— Нет, нет, это я, я сама… — прошептала ему Маша и, взяв Андрея под локоть, повела его к аналою и расстеленной перед ним на полу скатерке. Она училась выполнять свои новые обязанности при слепом супруге.
Еремей ощутил нечто вроде ревности.
— Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! — по батюшкину знаку завели оба певчих.
Андрею стало безумно жаль Машеньку — не такое бы ей венчание, не в холодном храме, не под неслаженные голоса, да и не в таком платьице…
Маша тихонько подсказала ему сделать шаг, чтобы ступить на подножие. Еремей невольно усмехнулся — питомец встал на скатерку первым, ему, значит, и вся власть в доме. Туч отец Авдикий позвал его с Тимошкой, дьякон дал им венцы — не Бог весть какие, даже не позолоченные.
Перед началом венчания отец Авдикий в последний раз спросил жениха и невесту, тверды ли они в своих намерениях.
— Имаши ли ты, Андрею, позволения благое и непринужденное взяти в жены сию Марью, ею же пред собой зде видешь?
— Да, святый отче, — и Андрей вздохнул. Какое уж там непринужденное — беда заставила. Да еще «видешь»…
— Не обещался ли иной невесте?
Андрей вздохнул. Обещался — да только в душе, а обручения с Катенькой не было. И все же сказать «нет» стало бы ложью. Лгать он не любил — но нелепо сейчас было бы вступать в пререкания.
— Нет, святый отче.
— Имаши ли ты, Марие, позволения благое и непринужденное взяти в мужья сего Андрея, его же пред собой зде видешь?
— Да… — прошептала Маша, — да…
— Не обещалась ли иному мужу?
— Нет, не обещалась. — Хрустальный голосок звучал твердо.
Андрей понял — девушка отсекает все свое несчастливое прошлое, все обманы и предательство Венецкого. Нет его больше в девушкиной жизни. Да и девушки уже почитай что нет — есть молодая жена, Мария Соломина.
И ее, эту жену, надобно где-то скрыть до поры — можно и к безумным теткам отвезти. Венчанную супругу они примут без воркотни — и, может, даже соберутся с духом, покинут привычное жилище и увезут ее в Москву. Это было бы лучше всего…
Вдруг Андрей опомнился, и ему сделалось стыдно. Венчание, священник молитвы читает, Господа просит благословить брак, Пресвятую Троицу, а бестолковый жених умственно речь к теткам сочиняет!
— Поцелуй… — шепнула Маша и чуть подтолкнула Андрея вперед.
Он вспомнил — перед самым главным в обряде положено целовать маленький образ Спасителя, укрепленный спереди на венце. Он потянулся губами к образу, отец Авдикий помог. Затем настал черед невесты. И батюшка отдал венцы Еремею с Тимошкой.