Слепой секундант
Шрифт:
Зато Андрей понял это. Как всякий болезненный ребенок, он прожил несколько лет обиженным мечтателем. В мечтах он делался генералом в расшитом мундире, на белом коне, или капитаном фрегата, однажды даже архиереем — очень уж был вдохновлен одеянием из золотой парчи. В таком царственно-победном виде он являлся в дом к теткам, чтобы те испытали раскаяние за свои проделки: за вонючий декокт, вливаемый ребенку в горло, несмотря на крики о помощи, за целый список мелких запретов, за жаркое меховое одеяло, которым хочешь не хочешь — а изволь укрываться и потеть. Сценическая слава потребовалась Гиацинте, чтобы наказать пожилого человека, формально бывшего ее отцом. Девушка желала подняться над ним на невообразимую высоту — и вот врага не стало, осталась растерянность пополам с обидой.
— Поставьте и за меня свечку святой Анастасии, — сказал он Гиацинте. — Я ведь тоже в темнице сижу, в самой темной, какая только может быть.
— Господин Соломин, сейчас у меня будет больше свободы, гораздо больше, и я стану вам помогать, — ответила на это Гиацинта. — Я ведь зоркая, вижу то, чего господа мужчины не видят, и все буду вам рассказывать, потому что… — тут она несколько смутилась. — Если бы вы были отцом моим…
— Сударыня, тебе кажется, будто господин Соломин ровесник твоего покойного батюшки, а он ведь немногим тебя старше, — заметил Валер, которому предстоял нелегкий труд — понемногу стать не добрым приятелем, а отцом Гиацинты не только по крови. — Он тебе в старшие братцы годится.
— Верно? — обрадовалась девушка. — Так это же прекрасно! Мне как раз брата всегда недоставало.
Граве слушал этот разговор, прячась за спиной Валера. Андрей, беседуя с Гиацинтой, даже забыл, что притащил с собой доктора. И удивился, когда Граве вдруг заговорил.
— Если я могу быть полезен, сударыня, прошу говорить об этом прямо, — произнес он ледяным тоном человека, совершенно не умеющего обращаться с девицами.
Научиться ему было негде. Сперва он осваивал врачебное ремесло, и это сжирало все его время, потом имел дело с пожилыми дамами, выслушивая их бредни. Что касается нежных чувств — приходила к нему в потемках немолодая вдовушка, сумевшая его завлечь, которой он давал деньги, но за несколько лет связи не сделал ни единого подарка.
— Да, конечно, непременно, — отвечала Гиацинта со всей рассеянностью юной девицы, увлеченной беседой с новоявленным братцем.
Зато Валер насторожился — он хорошо знал этот неестественный тон, признак великого смущения. И менее всего хотел видеть зятем причудливую фигуру — мнимого немца, почти отрекшегося от русской веры, да еще вдобавок трусливого и высокомерного.
— Когда будет нужда в вашей помощи, господин Граве, мы попросим о ней, — сказал Валер.
— Отчего не попросить сейчас, немедленно?
— Оттого, что мы не знаем, какую именно помощь вы могли бы оказать в розыске.
— Отчего же, знаем! — вмешался Андрей. — Вы, господин Граве, знакомы со многими знатными людьми. Узнайте, в каких домах затеваются свадьбы, но такие свадьбы, где речь идет об огромных деньгах. Тогда станет ясно, где ждать нового появления компрометирующих писем или маркиза де Пурсоньяка.
— Нехристи!.. И в храме Божьем от них спасу нет, — прошипела женщина, уже другая.
— В самом деле, господа, пойдем отсюда, — предложил Валер и взял Андрея за руку: им пришлось пробиваться через толпу пришедших поглазеть на венчание, и в одиночку Андрей бы не справился.
— Сударыня, — сказал Граве, предлагая Гиацинте округленную руку. Менее всего обстановка в храме располагала к хождению под руку, но доктор, похоже, не видел никакой обстановки.
— Благодарю, сударь, — ответила девушка и устремилась за Валером и Андреем.
Озадаченный Граве пошел следом. И только, наступив пару раз на чужие ноги и получив несколько тычков локтями в ребра, он малость опомнился.
Валер недовольно глядел на Граве, всем видом показывая: то, что тебе понравилась девица, дело естественное, но вот приблизишься ты к ней только через мой труп. На лице у доктора было написано: я тебя, господин Валер, не вижу, стало быть, ты не существуешь; а вижу я носок мехового сапожка из-под топорщащейся темно-зеленой юбки. И слышу что-то вроде слов, хотя скорее, слога и склады, по которым дитя учится читать; смысла они не имеют, но как звонко и притягательно звучат!
Подошел Фофаня. Он околачивался возле нищих на паперти — видать, узнавал какие-то воровские новости.
— Глядите, вот извозчик порожняком, — сказал Валер. — Ваши пациенты заждались вас, господин доктор.
— Что я еще могу сделать? — спросил, опомнившись, Граве. — Вы с господином Соломиным можете полностью мною располагать. Я ведь не только знаток глазных болезней, я могу врачевать и огнестрельные раны, и переломы, я говорю по-немецки лучше природных немцев… Знакомства в свете имею… Вы ведь этой девице — родня?
— И как еще родня, — отвечал Валер. — Полагаю в скором будущем стать ей приемным отцом. При первой возможности повенчаюсь на ее матушке.
И он едва не расхохотался — от вздоха облегчения, который Граве не сумел удержать.
Доктор собирался сделать еще какие-то вопросы, но Валер опередил его, заговорив по-немецки.
— Мы посреди Невского, господин Граве, вы можете непоправимо испортить свою репутацию. Глядите, дамы смотрят на вас, как на знакомца…
Две дамы, спустившиеся по изящным ступенькам из большого экипажа, действительно глядели на доктора с недоумением: по всем законам света, он должен был им поклониться.
— О, да, да… — Граве шагнул к дамам и произвел неуклюжий поклон.
— Эк его Купидоновой стрелой шарахнуло, — сказал Валер Тимошке, наблюдавшему с облучка за этой сценой.
Потом Валер поехал на извозчике к себе — отсыпаться, Андрей довез девушку до дома, еще раз выслушав тысячу обещаний помогать в розыске, а Граве, совершенно ошалевший, пошел Невским, налетая на прохожих. Такого с ним отродясь не бывало.
То, что случилось с доктором, Андрея радовало — теперь мнимый немец возьмется помогать в розыске, чтобы видеться с Гиацинтой и казаться ей смелым и надежным.
Нужно было позаботиться о Маше Беклешовой. Сейчас ее положение самое незавидное. Если ее силой вернут в родительский дом, старый картежник может рассчитаться дочерью за проигрыш — с него станется. Ведь репутация Маши загублена — чего с опозоренной девкой церемониться. Была бы жива Катенька — она бы помогла спрятать Машу… Эх, да что вспоминать! Приютила из милосердия беглую Дуняшку — и чем это кончилось?.. А других женщин, способных оказать Маше покровительство, Андрей не знал. Тетки разве что — да он не верил, что тетки способны на такой подвиг, и связываться с ними решительно не желал.