Слепой секундант
Шрифт:
— Понятно. Значит, воля Божья. Маша, ты твердо решилась?
— Андрей Ильич, я его люблю. Кабы мы повенчались — была бы тебе самой верной женой. Ни в чем бы ты меня не упрекнул. А его — все любила бы…
— Так ведь он тебя предал.
— Наверно, должен был предать… чтобы и через это пройти, и раскаяться, и все понять… Андрей Ильич, он переменился, право, переменился, я же вижу! — воскликнула девушка с неожиданной пылкостью. — Если бы мы тогда повенчались — я бы в доме его матушки была хуже кухонной девки, она бы мной помыкала. А теперь — он меня в обиду не даст.
— Отчего же?
— Оттого, что из-за меня у него сердце болело. Раньше он этого не знал, что значит — терять, а теперь уж знает.
— Венецкий!
— Что, Соломин? — испуганно спросил граф.
— Ты хоть понял, что она сказала?
— Соломин, я тебе чем хочешь поклянусь, вот тут, в церкви, перед образами, — я ее люблю и никогда не брошу.
— Эк заладил — люблю, люблю… — Андрей вздохнул. — Ну что же, честный отче, начинай сначала. Еремей Павлович, Фофаня, Тимоша, не извольте беспокоиться. Эко дело — жених поменялся.
— За такое дело приплатить бы во славу Божию, — намекнул ошарашенный отец Авдикий.
— Это можно, — согласился Андрей и усмехнулся. — Дяденька, дай ему…
— Ну нет! Свадьба — моя, мне и платить! — воскликнул Венецкий. — А то уж вовсе стыд и срам — граф Венецкий на чужие деньги венчается!
И все началось сначала.
Когда венчание завершилось, отец Авдикий с певчими и алтарником ушел отдохнуть перед вечерней службой, остался дьякон, которого благословили прибраться в храме.
— Я отвезу Машеньку сперва в дом, где теперь живу, — я же с матушкой рассорился, там соберу ее в дорогу, потом в Москву, в имение к дяде, — говорил Венецкий. — Пока не разъяснится эта дурацкая история с письмами. Я найму опытных людей, они докопаются, кто мой тайный враг…
— Нет у вас, граф, тайных врагов, — отвечал Андрей. — Маша стала жертвой вымогателей. Они полстолицы, я чай, запугали, и все им дань платят, но молчат, боятся позора. Им вовсе не были нужны те золотые вещицы, коими она хотела откупиться, им требовался скандал, — Андрей чуть ли не слово в слово повторял выводы покойного Акиньшина. — Этим скандалом они желали запугать других людей, куда более богатых и стоящих на высокой ступеньке… близких ко двору или даже к самой государыне.
— Так, — сказал Венецкий. — Им удалось затеять скандал.
— Я дал слово найти их и покарать.
Венецкий уставился на Андрея круглыми глазами:
— Вы, Соломин?..
— Я.
— Невозможно.
— Ты не знаешь его! — воскликнула Маша.
— Сперва и мне казалось — невозможно. Однако стоило начать, как у меня появились друзья, которые помогают как умеют. Венецкий, вы можете увезти Машу, я дурного слова не скажу — она вас выбрала. А можете остаться тут и помочь нам проучить злодеев, опозоривших вашу жену. И восстановить ее доброе имя! — это прозвучало очень жестко. Лицо Андрея было неподвижным, высокомерным, подбородок — задран, взгляд, если бы снять черную повязку, — свысока.
— Отпусти ты их с богом, сударик мой, — вмешался Еремей. — Да и Дуняшку пусть забирают. Какой с них теперь прок? Тебе ж на душе будет покойнее, когда Маша и Дуняшка окажутся в полной безопасности. Выследим злодеев — тогда его сиятельство их и привезет, чтобы опознали. Да и Афанасия неплохо бы с ними отправить — проку от деда никакого, а беспокойся за него…
— Мой Еремей Павлович совершенно прав. Увозите их, Венецкий, так будет разумнее всего.
Новоявленный супруг вывернул шею, стараясь заглянуть в лицо своей юной супруги, приникшей к его плечу, и прочитать на нем «да». Однако Маша, став законной женой, как-то сразу обрела власть над нерешительным мужем.
— Нет, мой друг, нет, нет! Мы никуда не поедем. Мы останемся тут и будем вместе с Андреем… с Андреем Ильичом! И ты, мой друг, — тоже! Он меня спас, он мне теперь — как брат родной, даже более! Мы должны быть все вместе… иначе — не по-божески, не по-христиански! И мы никуда не едем!
— Ишь ты… — прошептал удивленный Еремей.
— Маша, я прошу тебя, — начал было Андрей.
— Нет, нет. Андрей Ильич, ты сказал, что моя судьба должна была стать кому-то уроком. Мы поедем к госпоже Венецкой, она знает все сплетни о знатных господах и госпожах! Она лучше всякой свахи скажет, где какая свадьба слаживается или разлаживается.
— Ох и обрадуется госпожа Венецкая, — заметил Еремей. — Его сиятельству придется потрудиться, чтобы эта дама согласилась сношеньку хоть в гостиной принять, то-то крика будет, то-то обмороков, то-то нюхательной соли изведут!
Андрей усмехнулся — это дядьке вспомнилось житье в доме безумных теток.
— Погоди, Соломин. Я, кажись, и без матушкиных сплетен знаю, кто тебе требуется, — вдруг сказал Венецкий.
— Так что же? — пришел на помощь Андрей.
— Из-за дуэли мне лучше было на время исчезнуть из столицы, так матушка выдумала. До поры. И она меня отправила с кузиной, с Поздняковой, в Москву. Сопровождать. Я еще сильно удивлялся — кузину в Москву везли с таким эскортом, словно на нее полк янычар мог напасть. Ехали целым обозом, а вооруженные дворовые верхами вокруг… Меня поставили ими командовать. Мы с кузиной… Впрочем, какая она мне кузина? Покойного батюшки сводного брата первой жены дочка! Я и не знал ее совсем — так, в гостиных да на балах раскланивались. Потому и не расспрашивал. Но только дворовым-то ртов не заткнешь. Сказывали, должна была через три недели венчаться, и вдруг ни с того ни с сего уезжает. Вот я теперь и думаю — не ее ли вспугнули?
— Госпожа Позднякова? — переспросил Андрей. — Не полковника Позднякова ли дочь?
— Она самая. Приданое богатейшее — ей отцовская родня много чего завещала. И деревни, и души, и алмазы, каких у самой государыни нет. Но родня не знатная, не чиновная, а хотели жениха с титулом. И сыскали — князя Копьева. Немолод — сорок ему, поди. Да род знатный, кузина тут же и ко двору была бы представлена.
— А она точно желала замуж за такого старца? — спросила Маша.
— Хотела, они поладили. Всю дорогу до Москвы рыдала бедняжка. Вот я и думаю — может, у нее та же беда? — спросил Венецкий.
— Значит, и к ней французского подлеца подсылали, — сделал вывод Андрей. — Изловлю его — уши обкарнаю, чтобы вперед не смел чудесить.
— Мы все вместе ею изловим, — вмешалась Маша. — Стыд вспомнить, какая я была дура. Если бы не ты, Андрей Ильич… Ах, во всю жизнь я с тобой за твое добро не рассчитаюсь!
— И незачем. Ты Гришина сестра — этого довольно.
Тут следовало бы спросить: «А кто же тебя, голубушку, вывел из Воскресенской обители, кто спрятал в Гатчине?» Но Андрей не желал делать такие вопросы при графе, это означало бы — с первых минут супружеской жизни поссорить мужа и жену навеки. Он положил себе расспросить Машу при первом удобном случае и понять, что означал тот побег в Гатчину с людьми, не достойными доверия.