Сломанная подкова
Шрифт:
Аптекарь изо всех сил тянул тележку. Ирина и Апчара подталкивали сзади. Старик озирался по сторонам, но никого не было видно поблизости.
Вход в подвал атажукинского дома завалило не сильно. Трудней было отодрать дверь. Старик не разрешил освобождать вход. Пусть так и будет. Меньше подозрения, что здесь клад. Ирина и Апчара подавали аптекарю ящики, корзинки — все, что было на тележке. Старик стоял внизу, у входа в сырой темный подвал, и принимал их.
— Осторожно. Осторожно, детки,— повторял аптекарь.— Яд. Можно отравить полгорода. Цены нет. Медикаменты.
— Зачем их прятать? Раздали бы.— Апчара
— Раздал бы. Кому? Начни раздавать — сомнут. Раздал бы...
— У Ирины заболела дочь.
— Даночка? Твоя дочка? Что же ты молчишь, дорогая? Что у нее?
— Воспаление легких...
— Боже мой, у ее дочери воспаление легких, а она молчит! Что же ты за мать? — Старик отряхнулся, смахнул пот со лба и исчез в подвале. Оттуда послышались стук и треск. Аптекарю в темноте не легко было найти нужные лекарства. Вышел он, держа в горстях таблетки, порошки, ампулы, шприц и термометр.
— Зачем прятать?—Аптекарь, оказывается, не забыл слов Апчары.— Надо, милая. Я не хочу, чтобы они мне мешали. Удастся уйти в партизаны, сообщу им об этом кладе. Пусть забирают. Медикаменты им пригодятся. Я не сообщу, вы сделаете это... Как же Да-ночка-то твоя?
Больных доярок Яков Борисович оставил без внимания. Не так уж он был прост, чтобы сразу поверить Ап-чаре.
— Ой, Яков Борисович, так много! — Ирина чуть не расплакалась от радости.— Чем же мне расплачиваться...
— Ничего не надо. Помогли — и то хорошо. Клад этот — наша общая тайна. Общий секрет. Договорились?..
— Договорились. Можете не беспокоиться...
Когда Апчара оглянулась, старик забрасывал камнями вход в подвал.
На радостях Ирина и Апчара добежали до аула за час. Они спешили к Даночке и волновались, не разрушен ли дом. Не переводя дыхания выбежали на главную улицу — отлегло. Артиллеристов в саду уже не было. И вообще в ауле никаких военных — как ветром сдуло.
Хабиба запричитала:
— Благодарение аллаху, думала, не увижу вас. Осталось ли что-нибудь от города?..
— Как Даночка?
— Так же.
Девочка увидела мать, расплакалась. Ирина губами прикоснулась к горячему лбу, приложилась ухом к груди, одновременно стряхивала термометр.
— А где же зенитчики? — спросила у матери Апчара.
— Ушли, а куда ушли, не сказали. Подцепили свои пушки и укатили.
— Неужели...
— Как скажет аллах, так тому и быть.
ЧЕРНОЕ УТРО
На рассвете немцы вступили в аул.
В эту ночь из-за Даночки в доме никто не спал. Но к утру Апчару и Хабибу сморил сон. Апчара прилегла не раздеваясь «на минутку», но, как только головой коснулась подушки, так и забыла про все на свете. Хабиба сидя уронила голову, спит — не спит, не поймешь.
Вдруг на улице затрещали мотоциклы. Ирина бросилась к окну, прильнула глазами к щели неплотно закрытых ставней. Сначала ничего не увидела, но треск приближался. Хотела закричать, но язык словно прилип к гортани. Оглянулась на Апчару, та спит и улыбается во сне. Снится ей что-то хорошее, наверно школа, ведь, в сущности, девчонка еще.
— Немцы...— выдохнула наконец Ирина.
— Где? Что? — Апчара тоже подскочила к окну.
По улице медленно, в две колонны, ехали мотоциклисты
— Как в страшном кино...— прошептала Апчара,
— Нет бога, кроме бога. Быть тому, как скажет аллах.— Хабиба не торопилась взглянуть на немцев и по-прежнему сидела на своем стуле.— Утром пришли, значит, недолго испытывать земле тяжесть их сапог.
— Точь-в-точь как в страшном кино,— подтвердила еще раз Апчара.— Пулеметчики в колясках.
Хабиба упорно сидела на своем стуле и оттуда комментировала события:
— В колясках привезли, в гробах увезут.
Мотоциклисты проехали, и улица опустела. Ирина
подвела итог всему происшедшему.
— Вот мы и на оккупированной территории,— горько сказала она.— От Альбияна писем не жди.— Она села на свое место у детской кроватки, уткнулась в горячее тельце Даночки и заплакала. Никто ее не утешал. Все думали об одном и том же. Между Альбияном и ними легла непреодолимая пропасть. Кто знает, доживут ли они до счастливой встречи с ним? От него и так ни слуху ни духу. Последнее письмо получено месяц назад.
— Что теперь делать? Я говорила: эвакуироваться! Вот, дождались! — Апчара с укором взглянула на мать.— Нас уже занесли в список, я знаю, мне говорили. Мама всем верит, всех жалеет: что сосед, что рубаха — без них нельзя. Вот тебе и рубаха.
— Как аллах повелел, так тому и быть,— изрекла Хабиба.
Вчерашняя бомбежка оказалась началом наступления немцев. Дождавшись, когда утихнут бурные воды Баксана, немцы обрушились на наши позиции, прорвали оборону на правом берегу Баксана, и главные силы их устремились к Нальчику.
— Утро, когда солнце не взойдет.— Хабиба вспомнила годы гражданской войны. Трудно было разобраться тогда в водовороте событий. То белые вывешивали свой флаг над сельским правлением, то большевики заявляли о своей власти, то шариатисты брали верх, то казаки Терека — поди разберись, кто за что проливает кровь. Теперь как будто все яснее: вот Советская власть, а вот фашистские пришельцы. Но все-таки непонятно, зачем Гитлеру Кавказ? По какому праву он предал огню столько городов и сел, разорил страны, уничтожил народы? Почему нет единства среди тех народов, которые он покоряет? Их же больше. Они сильнее.
Замычала Хабляша и прервала размышления Хабибы. Пора доить корову.
Хабиба не решалась высунуться из дому. Вдруг немцы уже сидят на дворе и ждут ее, чтобы схватить и потащить для расправы. Ей казалось — и двор уже не ее двор, и Хабляша не ее корова.
«Придут немцы — темиркановский колхоз развалится, как куча из булыжников»,— предрекала соседка.
Хабиба знала, что отвечать ей придется за многое: за мечети, превращенные в клубы и колхозные амбары, за выселение мулл и хаджей, за раскулачивание, за принудительное обучение людей на ликбезе и просто за то, что она была женой Темиркана, с именем которого связано все новое, что принесла в аул Советская власть. За то, что она мать сына-коммуниста и дочери-комсомолки. Значит, так решил аллах, послал ей тяжкие испытания. Спросить бы: «За что?» Но аллаху вопросов не задают. Он знает, за что. Об одном Хабиба просит аллаха: послал испытания — пошли и силу, чтобы выстоять. И пусть еще горе не коснется Даночки...