Сломанная роза
Шрифт:
— Нет, пожалуйста, вы не понимаете… — заблеял он.
— В дом, — глухо проворчал автоматчик.
— Что? — до жалкого человечка не доходило. Он закрылся руками, чтобы перехватить подлетающую пулю. Завизжал от вспарывающей боли, когда носок ботинка вонзился в бедро. Все равно не доходило. В ногах сегодня правды не было, автоматчик взял его за шиворот, встряхнул и швырнул за угол.
— В дом, — презрительно сообщил он. — Собьешься с курса, сразу пристрелю.
Вшивый прозрел, что его не убивают. Закрывая затылок, хрипло каркая, он засеменил к крыльцу, ворвался в холл, споткнувшись о подстреленное тело. Завизжал, помчался к лестнице, взмыл на нее в несколько прыжков, рухнул, обняв балясину галереи…
На несколько минут установилась тишина. Череп оторвался от стены, сжал до боли рукоятку пистолета. Он не знал, где находится. Нужно выбираться, но как? Молча? Рядом дверь, там что-то смежное, стоит заглянуть,
Черепу уже было до лампочки. Он влетел в какую-то комнату, бросился к окну, прыгнул на подоконник и выбил ногой оконную раму вместе со стеклом. Второй этаж, но ничего, он справится. Он начал перебираться наружу, режа пальцы об осколки стекла, схватился за карниз, повис. Ступня прижалась к выступу, опоясывающему стену. Выступ в половину кирпича, но ему достаточно. Нужно как-то ухватиться за него руками, повиснуть, и тогда он без проблем спрыгнет на землю. Он извернулся, отпустил одну руку. И вдруг хрустнул кирпич, на который он перенес весь свой вес. И уже без вариаций — он обрушился, пролетел, не успев взвыть, эти три несчастных метра и разбился, сломав бедро. Потемнело в глазах, мозги превратились в кашу. Он не помнил, как кто-то к нему подошел, задумчиво потыкал в него стволом, как бы размышляя, не пристрелить ли сразу. Потом вздохнул, закинул автомат за спину, обхватил «больного» за запястье и потащил, трясущегося, в дом…
А в доме еще не стихло веселье. Зажигал персонаж с паспортом на имя Игоря Леонидовича Мамонтова. Он отсиживался в сортире, где имелись остатки унитаза без сливного бачка. А когда услышал, что скрипят половицы, враги приближаются и, кажется, догадываются, где он сидит, он окончательно потерял самообладание, вывалился в полумрак и стал палить по каждой тени — или по тому, что представлялось за тень. Он матерился, как прапорщик, мол, в гробу он видал этих жалких людишек, вознамерившихся мстить ЕМУ! Но кончились патроны, зашатался мир, который он так тщательно выстраивал. Подкосились ноги, и Игорь Леонидович рухнул на колени. К нему приближались сразу трое — медленно, неотвратимо. А он шатался, истекал желчью и был бессилен что-то предпринять. Впрочем, ему не стали показывать буку, играть с ним в привидения. Один из подошедших от души ломанул ему по челюсти, тело рухнуло, а «молотобоец», скорчившись от боли, начал растирать отбитый кулак.
— Ну, все, пипец, отстрелялись, — прозвучал ворчливый басистый голос. — Везунчики вы, ребята. Провернуть такую бучу и выжить. В чем вас мама, непонятно, родила?
— А вот тебе, Кот, сегодня решительно не повезло, — отозвался второй мужской голос. — Хотел красиво помереть, и такой облом. Не судьба тебе, Кот.
— Не судьба, — вздохнул Кот. — Придется дальше трепыхаться.
— Но ты не расстраивайся, Кот, — насмешливо произнесла женщина. — Живой ты нам тоже нравишься. Вернее, часть тебя, у которой еще осталось что-то человеческое…
Избитых, переломанных бывших зэков подтащили к стене в холле и бросили в ряд. Вадим встал напротив, зарядил автомат. Двое с фонарями стояли сзади. Жертвы жалобно стонали, их рвало и трясло.
— Встать, — сказал Вадим.
Приподняться смог лишь Череп. Искореженный от боли, пятнистый, глаза светились безумным блеском. Он привстал на здоровой ноге, оперся о стену.
— Встать, — повторил Вадим. — А то сам подниму.
Угроза возымела действие. Грузно встал и закачался Лютый. У него была проломлена челюсть, глаза бессмысленно блуждали. Поднимались остальные. Депутат Андроник обливался крокодиловыми слезами, у него было порвано ухо и перебиты ребра. Шатался, как былинка, Вшивый — он, как ни странно, выжил после падения с балюстрады, отделался парой переломов и потерей глаза, который проткнул огрызком балясины. Из глазницы сочилась кровь, это выглядело жутко, но никого, включая Вшивого, не волновало.
— Расстрелять хочешь, падла? — оскалился Череп. — Ну, стреляй, сука, я к тебе и с того света приду…
— Ты кто, суд? — шепелявил Лютый. Он щурился от яркого света, пытался разглядеть лицо стрелка. — А ну, прекращай, парень, это уже не смешно…
— Не стреляйте, пожалуйста… — надрывался, страдальчески закатывая глаза, Кирпич — ему и невдомек было, что в такую рожу только сильнее хотелось выстрелить. — Я вас очень прошу, не надо стрелять… Я сдамся полиции, я досижу, пусть мне даже пожизненное дадут… Пожалуйста, опомнитесь, у меня есть деньги.
— У меня его деньги, — проворчал из темноты Кот. — Обронил этот чмошник свой кожаный чемоданчик. Тут в районе полутора лимонов зелени — ну, так, навскидку. На вашем месте, Плата, я не стал бы отказываться. Во-первых, надо заплатить тем людям, что на вас ишачили, они, между прочим, шкурой рисковали. Во-вторых, возвращаясь к вопросу, что вряд ли ты, Плата, устроишься куда-то дворником или сторожем…
— Кот, шептало закрой, — вздохнул Вадим. — Потом с деньгами разберемся.
Он передернул затвор.
— Эй, брателло, в натуре, ты же не по-настоящему, нет? — промямлил перекошенный Вшивый. И вдруг свалился на колени, брякнув переломанным тазом, запищал фальцетом: — Ну, прости нас, не стреляй, мы больше не будем… Не стреляй, братан…
— Последняя наша встреча, граждане Мясницкий, Бельтиков, Кирпичев и Скарабеев, — ровным голосом возвестил Вадим. — Полагаю, все уже в курсе, за что вас приговорили, не существует какой-то недосказанности, непоняток? Надеюсь, в аду вы найдете свой дом.
Они заголосили — дружным хором, взывая к милости, но Вадим уже открыл огонь. Плотный и безжалостный. За три секунды он опустошил магазин, виртуозно вбил новый, продолжал поливать свинцом. Жертвы визжали, дергались, катались по полу. Пули кромсали стены, крошили пол. В огненном аду, в завихрениях цементной пыли, извивались четверо, и это зрелище было самым прекрасным на свете. Он прекратил стрельбу, повесил автомат на плечо. Расстрелянные тряслись, обливались блевотиной, это были уже не люди, а какие-то жалкие пародии на людей. Особой точностью Вадим не отличался — Черепу прострелил здоровую ногу, Лютому срезал ухо и половину виска. Вшивый получил пулю в плечо, Кирпичу раздробило костяшки на кистях рук, которыми он слишком яростно махал. Это было ВСЕ, что он мог себе позволить. Он развернулся, побрел на свежий воздух — уже тошнило от запаха крови и цемента.
— Ложный гуманизм, — вздохнул ему в спину Кот.
Ничего, он был уверен, что эти четверо вернутся к истокам. И наступит для них их темное завтра. Кира догнала его, развернула к себе, взяла за плечи. Спросила, пристально глянув в глаза:
— Ну, что, твоя душенька довольна? Нагулялся?
Минут через сорок в районе особняка уже было многолюдно. Прибыли по бездорожью полицейские машины, куча карет «Скорой помощи» и целый автобус ОМОНа, которому работы уже не нашлось. Злоумышленники, вызвавшие представителей власти, давно испарились. Два десятка раненых людей, ни одного мертвеца! Из леса выбирались покалеченные сотрудники ЧОПа — кто-то передвигался на своих двоих, кто-то полз. Взорам изумленных полицейских предстали четверо расстрелянных в холле, подающих признаки жизни. Это было просто мясо, способное шепелявить, издавать какие-то звуки и даже слова. На видном месте, недалеко от сцены расстрела, стоял диктофон, на котором имелась аудиозапись продолжительностью восемь минут — способная внести ясность в представший ужас. ОМОН шнырял по округе, собирая «улики», медики грузили раненых в кареты «Скорой помощи». А молодой оперативник из уголовного розыска опасливо поднял диктофон, поставил на воспроизведение единственную запись. По мере прослушивания его физиономия удлинялась, а когда запись закончились, челюсть чуть не шмякнулась на пол. Он недоверчиво покрутил головой, словно избавляясь от избытка лапши на ушах, прослушал еще раз — теперь уже с товарищами.