Сломанный клинок
Шрифт:
— Можно мне оседлать Глориана? Госпожа сказала сегодня, что дарит его мне.
— Седлай, раз подарили, чего спрашиваешь…
Скоро отряд был готов. Кроме Симона, Робера и еще одного оруженосца из аррьер-вассалов сира де Пикиньи, он насчитывал одиннадцать человек, тщательно отобранных самим де Берном. Когда сир Гийом давал Симону последние наставления, которые тот выслушивал с выражением вежливой скуки, Робер улучил минутку и подъехал к стоявшей на крыльце Аэлис — та вышла с отцом проводить их.
— Я так рада за тебя, Робер, — сказала она с сияющими глазами, — так рада! Это же замечательно, что так получилось, правда? Ты ведь давно мечтал побывать в настоящем деле!
Робер удивился, даже немного обиделся:
— Какое же это настоящее дело, Аэлис? Разве я о таком мечтал — гоняться за коровами…
— Ну, Робер! Начинают всегда с малого. И потом, что вы будете биться из-за коров, это ничего не значит. Рутьеры, говорят, весьма свирепы и бой с ними — это не турнирная жоста. [55]
— Пожалуй, — улыбнулся Робер, — но, если так, ты могла бы хоть немножко обо мне побеспокоиться. А вдруг я погибну? Похоже, тебя это не тревожит нисколько!
Аэлис покраснела:
— Вот уж это совсем не честно, мессир! И я даже не желаю говорить с вами после этого!
Робер засмеялся и похлопал по шее нетерпеливо пляшущего Глориана.
— Да я ведь в шутку сказал! Ну, попрощаемся?
Она искоса взглянула на отца и зашептала, наклоняясь к Роберу:
— Ах, мой друг, как ты хорош в этих доспехах! У меня просто сердце замирает! А мой медальон, он с тобой? — вдруг забеспокоилась она.
— Он всегда будет со мной… До свидания, любимая! — тихо сказал он, оглянувшись на Симона, и стал осаживать коня, заставляя его пятиться от крыльца.
Уже отъезжая, он обернулся и поднял руку, и тогда Аэлис вдруг закричала, перегнувшись через балюстраду:
— Робер… береги себя! Я так буду ждать! Береги себя и возвращайся скорее, милый!
Сир Гийом, обернувшись, уставился на дочь и начал багроветь.
— Мадам, вы не в своем уме! — прошипел он. — Что это еще такое, как вы себя ведете? Убирайтесь отсюда! Ступайте к себе и не смейте выходить из комнаты, пока не позову!
Аэлис убежала, едва сдерживая слезы, а сир Гийом проводил взглядом последних всадников, въезжающих под арку ворот, и сердито оглянулся на негромко позвавшего его Филиппа:
— Ну, что еще тебе?
— Мессир, достопочтенный отец Сюжер просил передать, что хотел бы с вами поговорить.
— Ладно, скажи — приду.
Хорошо еще, оба итальянца с утра уехали на охоту и до сих пор не вернулись; не хватало только, чтобы Донати стал свидетелем неприличной сцены, когда госпожа чуть ли на шее не повисла у простого стражника… Да уж не тот ли это мальчишка — кровь Христова! — чью отпускную грамоту она тогда у него выманила? Что же это такое творится? То-то она добивалась, чтобы негодяя сделали стражником… Нет, но какое счастье, что этого не видел Донати! А Симон-то, Симон, старый слепой осел, куда смотрел? Впрочем, верно и то, что за ними сам Сатана не усмотрит, ну ничего, пусть только вернутся…
Развевая полы длинной домашней робы, сир Гийом ворвался в комнату дочери и застал ее шепчущейся с Жаклин. Он затопал ногами, от ярости потеряв дар речи.
— Вон отсюда, шлюхина дочь! — заорал он на камеристку, когда вернулось дыхание. — Сводница! Ты у меня насидишься в каменном мешке! Старухой оттуда выползешь, распутная ведьма!
Жаклин опрометью вылетела из комнаты. Аэлис встала и бросила на отца высокомерный взгляд:
— Не будьте смешны, мессир! Можно подумать, мы живем во времена Крестовых походов. Вы еще меня пригрозите посадить в мешок!
— А тебя к монахиням! — закричал он, потрясая кулаками. — Завтра же! В Шомон, к Беренгарии, она знает, что делать с такими, как вы! Уж там-то вы попоститесь, мадам, да еще и розог отведаете! Бог свидетель, в этом средстве вы нуждаетесь более, чем в душеспасительных беседах!
Хлопнув за собой дверью, он вдруг заметил торчавший в скважине ключ, дважды повернул его и спрятал в карман.
— Мессир, осмелюсь напомнить…
Гийом обернулся и в ярости уставился на снова возникшего перед ним нотария:
— Какого тебе черта надо, что ты таскаешься за мной по пятам?!
— Вас ждет достопочтимый аббат.
— А, дьявол, я и забыл. Ладно, идем!
— …все эти буржуа, сын мой, хотим мы того или нет, начинают узурпировать права, бывшие когда-то привилегией дворянства. Прискорбно, но что поделаешь? — Сюжер замолчал и бросил испытующий взгляд на Гийома. Тот сидел понуро, весь какой-то осунувшийся. — Ведь только что королевским указом простолюдинам разрешено носить меха и драгоценности, которые раньше дозволялись только дворянам. Мелочь, конечно, но весьма примечательная… В наше время брак дворянки с богатым буржуа не такое уж редкое дело, дорогой Гийом. Ты, я знаю, любящий отец, и счастье твоей единственной дочери должно быть главной твоей заботой…
— Счастье стать женой менялы! — возмутился Пикиньи.
— Нет, счастье стать женой молодого, богатого и блестящего во всех отношениях человека, который ее, несомненно, любит.
— Как это вдруг стало вас заботить!
— Всегда заботило, сын мой, — невозмутимо ответил аббат. — Но должен добавить еще кое-что: я наблюдал Аэлис весьма недолго, но и за этот малый срок успел подметить, что она явно неравнодушна к…
Пикиньи вспыхнул:
— Черт возьми, мессир аббат! Уж не хотите ли вы сказать, что мою дочь можно обвинять в забвении своего…