Сломанный клинок
Шрифт:
Робер все так же молча смотрел на нее. Но когда девушка, отняв руки от лица, сделала к нему робкий шаг, он с такой ненавистью толкнул ее, что она едва не упала.
— Убирайся прочь! И моли Бога, чтоб я никогда больше не услышал имя госпожи на твоих лживых губах!
Он отвернулся и, не обращая внимания на ее слезы и попытки что-то объяснить, скрылся в теплом мраке конюшни.
Он пробыл там немного, каких-нибудь полчаса, не больше, но за эти полчаса все обдумал. Да, теперь он знал, что делать, и был почти спокоен. Ведь от его выдержки зависела теперь не только его судьба, но и судьба его любимой.
Робер ни минуты не сомневался, что все сказанное о любви Аэлис к итальянцу — ложь. Не может не быть ложью! Ведь всего за день до его отъезда Аэлис сама говорила ему, что любит только его и что никто другой ей не нужен! Не могла же разлюбить за одну неделю? Да нет, тут все очень просто. Ее выдают насильно, выдают ради проклятых денег этого банкира! Но вот тут они просчитались, уже завтра ничего не останется от их подлых сделок…
Прежде всего — увидеть ее, обо всем договориться. Хотя нет, остановил себя Робер. Сперва он должен хоть что-то подготовить, а уж потом говорить с ней. Ведь может случиться, что будет дорога каждая минута.
Робер снова тщательно оседлал коня, затем, стараясь ни с кем не встретиться, пробрался к себе в комнату, собрал вещи и, так же незаметно вернувшись на конюшню, приторочил сумку. Теперь останется лишь оседлать лошадь Аэлис; делать это заранее опасно — любой конюх обратит на это внимание. Еще, чего доброго, попрётся к сенешалю — с чего бы это, мол, госпожа собралась в дорогу? Нет-нет, с этим успеется… Он с досадой ударил кулаком о ладонь, вспомнив кошель с рутьерским золотом. Эх, как пригодился бы! Денег теперь им понадобится много, но об этом и думать нечего. Узнай Симон о его намерении умыкнуть дочь господина, да он сам расправился бы с ним, даже не сказав ничего барону. Для Симона нет ничего страшнее, чем нарушение вассальной присяги. Ладно, обойдемся! На первое время трех золотых хватит, а там он найдет способ заработать. На худой конец, всегда можно тряхнуть какого-нибудь припозднившегося на пустынной дороге купца…
Выйдя на воздух, Робер остановился и глубоко вздохнул. Ну что ж, теперь самое главное…
Он не спеша направился к замку и уже открыто, не таясь, прошел к себе в комнату. Умылся, старательно почистил платье и только после этого пошел отыскивать Жаклин. Увидев его, девушка смутилась, но Робер беззаботно улыбнулся:
— Ну что, Жаклин, будем плясать на свадьбе?
Девушка недоверчиво покосилась на него, но тут же успокоилась и кокетливо вздохнула:
— Ах, любезный Робер, по мне, так зачем дожидаться свадьбы? А еще охотнее я сплясала бы с тобой в постели, да боюсь, Катрин глаза мне выцарапает…
— От этого и я бы не отказался, — хмыкнул Робер. — Но раз ты такая трусиха, ничего не поделаешь — нет так нет! Госпожа у себя?
— Да, но только придется тебе обождать, там мессир Франсуа.
Он и сам не понимал, как хватило сил продолжать игру.
— Ясное дело, — сказал он, подмигнув. — Ждать я, пожалуй, сейчас не стану, а лучше ты окажи мне услугу: скажешь потом госпоже, что я прошу ее прийти на башню, когда сменится стража. Уж к тому-то времени, полагаю, мессир Франсуа от неё уйдет?
— На башню? — удивленно переспросила Жаклин. — А на какую?
— Госпожа знает. Только не забудь, ладно?
Жаклин заверила, что не забудет, и заранее потребовала в награду поцелуй. Они еще немного поболтали, обмениваясь шутками, смысла которых Робер почти не понимал, потом он ушел к себе. Видно, за это время в его комнате побывала Катрин — на столе был оставлен холодный ужин и кувшин вина. Он с отвращением посмотрел на еду, но, подумав, присел к столу и заставил себя поесть. Сегодня могут понадобиться все силы. Покончив и с этим, отодвинул тарелку и устало опустил голову на руки. Сколько придется еще ждать? Жаклин сказала, что тот уйдет не скоро; еще бы! Стараясь не останавливаться на этой мысли, Робер быстро поднялся и, подойдя к постели, упал ничком. Надо отдохнуть, обязательно отдохнуть и набраться сил…
На какое-то время ему почти удалось ни о чем не думать, но потом — так ясно, как будто он сам находился возле них, — представилась Аэлис и рядом с ней он, этот… Вздрогнув, как от удара, Робер вскочил и торопливо пошел к двери.
Он не заметил, как очутился возле Фредегонды и уже поднимался по узкой крутой лестнице. Здесь было совсем темно, и казалось, этим проклятым ступеням не будет конца… Его вдруг охватило странное чувство, уверенность в том, что все это происходило с ним уже раньше. Но он ведь никогда не приходил сюда ночью… Ему стало не по себе, он остановился, пытаясь что-то вспомнить — непонятно, то ли очень давнее, то ли пережитое только что. Но вспомнить не удалось ничего. Робер постоял, стараясь успокоиться, снова стал подниматься, и с каждым шагом все хуже, все тревожнее становилось у него на душе. Еще поворот, другой… наконец пахнуло свежим ветром, вверху открылось ночное небо с летящей сквозь редкие облака луной, и он ступил на неровные, исщербленные временем плиты.
На старой башне, как всегда, царило безмолвие. Робер окинул взглядом пустую площадку и вдруг, словно в голове распахнулась дверца, вспомнил: так ведь это же ему приснилось там, в аббатстве!
…Он был в Моранвиле и не мог найти Аэлис. Искал ее всюду, в саду, даже почему-то на конюшне, заглядывал во все закоулки замка, но ее не было нигде. Бросался с расспросами к каждому встречному, но никто не хотел ему отвечать. И тогда он вспомнил об их башне — кинулся туда и, задыхаясь от страха, стал взбираться по крутой лестнице. Он спешил и знал, что если ее нет и там, значит, ее вообще уже нет. Он поднимался и поднимался, а ступеням не было конца, и, когда наконец выбежал на площадку, она была пуста, и только дул какой-то страшный, ледяной ветер…
Робера охватил темный, необъяснимый ужас. Он на минуту прислонился к еще не остывшему камню ограды, чувствуя, как на лбу выступает холодный пот. Все было именно так, как в том сне… Это же дурное предзнаменование! Нет-нет, он должен вернуться вниз, и как можно скорее, им нельзя быть на этой башне после такого сна… Робер бросился было назад, но в это время хрипло запел рог, возвещающий смену стражи, и он понял, что уже не успеет предупредить Аэлис; она может прийти сюда каждую минуту… Да и какая разница, где увидеться, подумал он с внезапной усталостью; если Господу неугодна их любовь, то, где бы они ни встретились, конец будет один. Он обошел площадку, постоял, прислушиваясь к мерному шагу и приглушенным голосам сменяющейся стражи. Только что пережитый страх теперь казался смешным. Нет, у себя на башне они будут в безопасности, никто их здесь не увидит и не услышит… Он снова стал мерить шагами площадку, почти уже ничего не чувствуя, ничего не понимая и только вздрагивая от каждого шороха. Медленно, бесконечно медленно тянулись минуты ожидания, навсегда оставшиеся в памяти вместе с холодным светом летящей в облаках луны, ветром и одиночеством…
Он услышал ее шаги, когда она была уже тут, совсем рядом. Рванувшись к ней, Робер обнял ее, задыхаясь от жалости, любви, горячего желания защитить. В глазах Аэлис был страх, какое-то странное, виновато-умоляющее выражение. Сколько же она должна была выстрадать! Аэлис испуганно вскрикнула и попыталась вырваться, но он еще крепче прижал ее к себе и с бесконечной нежностью, словно успокаивал ребенка, стал гладить ее волосы, плечи.
— Аэлис, любовь моя… Не бойся, ничего не бойся… Я спасу тебя, спасу! Пока я жив, ты не достанешься этому проклятому банкиру…