Сломанный клинок
Шрифт:
Они не ошиблись. Мессир Тибо, отомстив ненавистным Вандомам и завладев немалой добычей, возвращался к себе в Монбазон, прихватив заодно стадо овец с неизвестно чьего пастбища. Гордо подбоченившись, уперев в бок латную рукавицу, с видом короля Иерусалимского ехал он впереди своего отряда. Позади тяжело скрипели возы, груженные всяким добром: мешками с зерном, ульями, клетками с птицей, домашним скарбом, среди которого виднелись перины, несколько скамей и даже пустые бочонки с торчащими из них старыми рыболовными снастями; а вокруг, теснясь, блея и то и дело сбиваясь в беспорядочную кучу, пылили овцы…
Узнав Симона
— Здорово, друг Симон! — заорал он, огрев его по плечу своей тяжеленной ручищей. — Вон, погляди, недурная пожива, а? Смотри внимательно, а потом расскажешь моему братцу, как поступают настоящие рыцари!
— Где это вы так разжились, мессир?
— Потрепал этих вандомских мокриц! И как потрепал! Ха-ха-ха! Это надо было видеть! Думаю, овцы тоже ихние, хотя не уверен…
— А они чего же, так и позволили себя обобрать?
Тибо самодовольно ухмыльнулся:
— Мерзавцы и не заметили, как я их обчистил! Пока они там копошились вокруг Луаньи, мы обчистили их собственное логово, укрыли добычу в лесу, а сами поспешили к осажденному мокрицами замку. Ну, уж там-то мы им задали! — Тибо буквально раздувался от гордости и торжества, вспоминая сладкие минуты мести. — Ты только послушай, друг Симон, что я придумал! Заранее приказал навязать побольше соломы, а потом… ха-ха-ха… мы дождались ночи и, когда эти шелудивые псы заснули, подожгли снопы и обрушили на их лагерь огненный дождь! Эх, что там творилось! Знатная была рубка, жаль только, что сами братцы успели дать тягу!
— Вот это плохо. — Симон покачал головой. — Врага надо или прикончить, или совсем не трогать, а так…
— Хотел бы я посмотреть, как бы тебе это удалось! Их точно нечистой силой унесло, трусливую сволочь. Ну, да ничего, я и так здорово их проучил. Они теперь не скоро захотят бесчестить благородное имя Пикиньи! Помнишь, я поклялся, что подпалю им зады? И клянусь моим щитом, я выполнил эту клятву! Когда лагерь загорелся, они так ошалели, что Бушар выскочил из своей палатки голый, как червяк, представляешь? Сапоги натянул, а задница голая, и прямо в седло! Я кричу: «Держи его, держи!» Он как рванет, а я подцепил копьем пучок просмоленного сена, сунул в огонь — и за ним. Уж я все припомнил, пока догонял, всю их мерзкую клевету! Догнать не догнал, но сено пригодилось; я таки успел стряхнуть горящий пучок прямо на седло, под зад подлому Бушару! Силы небесные, как он взвыл!
Вспоминая свой подвиг, Тибо от удовольствия побагровел, как индюк. Засмеялся и Симон.
— Боюсь только, такое поношение рыцарского достоинства дорого вам обойдется! — сказал он. — Вандомы теперь еще больше озвереют и не успокоятся, пока не отомстят.
— Какое там рыцарское достоинство! — рявкнул Тибо. — Грязные лжецы, вот они кто! — Он обвел своих слушателей воинственным взглядом и вдруг, заметив сгрудившихся позади отряда коров, оглушительно расхохотался. — А это еще что за скелеты! Неужто не могли раздобыть что-нибудь получше? — Узнав, что это было отбитое моранвильское стадо, Тибо преисполнился презрения. — А я-то было подумал, что братец взялся за ум! Эх, Гийом, Гийом!
Эта встреча развеселила всех, и еще долго после того, как оба отряда расстались, солдаты шутили и смеялись, вспоминая подвиги мессира Тибо. Невольно и Робер отвлекся от своих тревожных дум и заметно повеселел. Еще две ночи, один день, и он наконец снова увидит свою любимую. Как она там, думает ли о нем? Тоскует? Завтра будет уже шесть дней, как они не виделись!
Дальнейший путь прошел без происшествий. Коров, вероятно почуявших близость родных лугов, не приходилось подгонять, и, к великой радости Робера, отряд прибыл в Моранвиль раньше, чем думали. Правда, к ужину они не поспели, но час был не поздний, а значит, он еще сегодня увидится с Аэлис. От волнения у него так зашлось сердце, что он почти ничего не видел и не слышал. Исполнял приказания Симона, что-то делал, кому-то отвечал, а сам все время думал о ней, и эти последние минуты, оставшиеся до встречи, тянулись для него еще томительнее прошедших шести дней.
Наконец с делами было покончено. Теперь только поставить Глориана в стойло… Робер поспешил на конюшню и торопливо, путаясь от волнения в поводьях, стал расседлывать вороного. Он заставил себя почистить и напоить коня, засыпал ему овса; ну, кажется, все… Робер почти бегом бросился к замку. Надо еще привести себя в порядок, не может же он показаться ей в таком виде — грязный, пыльный… Из темноты к нему метнулась легкая тень.
— Робер?
Юноша остановился, едва сдерживая досаду и нетерпение:
— Чего тебе, Катрин?
— Робер… погоди, я должна что-то сказать тебе…
Голос девушки дрогнул, и Роберу вдруг стало страшно. «Сон… — пронеслось у него в голове, — дурной сон…» Ночь была светлая, и он хорошо видел лицо девушки. Да, случилось что-то непоправимое, как он и предчувствовал после того проклятого сна…
— Что ты хочешь сказать? — спросил он почти спокойно.
Катрин молча смотрела на него, и Роберу показалось, что в глазах ее блестят слезы. Не выдержав этого молчания, он схватил ее за плечи и грубо тряхнул.
— Ты будешь говорить?! — крикнул он срывающимся голосом. — Где госпожа?!
— Она у себя, но только… — прошептала Катрин. — Ты ведь еще не знаешь, Робер. Она… госпожу выдают замуж через два дня…
Темная громада донжона покачнулась и стала падать. Как сквозь сон, долетал до Робера торопливый умоляющий голос Катрин:
— Робер… я должна была это сказать… тебе лучше было узнать от меня, ведь правда же, лучше?
Но Робер уже пришел в себя и, отвернувшись, быстро пошел назад. Катрин бросилась за ним:
— Куда ты, Робер… куда ты собрался?
Робер молча шел вперед, словно ее и не было вовсе. Но, подойдя к дверям конюшни, вдруг обернулся:
— За кого выходит госпожа? Кто он?
— Это мессир Франсуа… — тихо ответила Катрин.
Он ожидал услышать именно это имя и все же, услышав, почувствовал такую боль, что в глазах у него снова все помутилось, и он бессильно прислонился к дверному косяку.
И тогда Катрин охватила ярость.
— Постыдился бы, Робер! Как не совестно! — крикнула она, задыхаясь от жалости и негодования. — Посмотри на себя, дрожишь, как девчонка! А госпожа даже не помнит о тебе… целые дни милуется со своим Франсуа! Она любит только его, понимаешь? Его любит! А ты был ей нужен как игрушка, неужели ты сам не… — Катрин вдруг осеклась и, закрыв лицо руками, горько заплакала.