Словарь для Ники
Шрифт:
ВЕК.
Как-то слышал по радио опрос, — "В каком веке вы бы хотели жить?" Отвечающие изгилялись, как могли. Кто хотел бы жить в галантном восемнадцатом веке, кто — в девятнадцатом, чтобы нанести визит Пушкину.
Я же счастлив тем, что большую часть жизни прожил в своём ужасном XX веке, был свидетелем и порой участником грандиозных катаклизмов. Благодарен судьбе за то, что остался жив и даже с тобой и мамой очутился в теперешнем двадцать первом.
Но это уже не мой — твой век.
Начался
Розовые надежды населения земного шара на то, что в новом веке, новом тысячелетии повсюду наступят мир и благодать, рушились вместе с башнями–близнецами, тысячами гибнущих жизней.
Впоследствии один из пожарных рассказывал, что увидел на ступеньках разрушенной лестницы стоящую там изящную женскую туфельку, полную крови…
С тех пор эта хрупкая туфелька стоит в моих глазах.
При всём том, девочка моя, тебе суждено взрослеть, существовать именно в этом веке. Видит Бог, как я тревожусь за тебя. И все-таки завидую. Как мальчишка, которого не возьмут с собой в захватывающее Приключение.
ВЕРА.
Для меня слова «вера в Бога» кощунственно неточны. Я не просто верю. Я знаю.
ВЕСНА.
О ней начинаю мечтать загодя, чуть ли не в ноябре. Чем дольше идут мои годы, тем чаще подумываю: доживу хотя бы до марта или нет?
Но когда был совсем маленьким, тоже нетерпеливо дожидался весны. Хорошо помню, как лет в шесть впервые сочинил стишок:
«Поднялся из земли стебель тоненький.
По нему уж букашка ползёт.
Из берлоги медведик весёленький Выползает. Он лапу сосёт».
Гордясь собой, прочёл пацанам нашего двора. И был справедливо высмеян. Надолго, до седьмого класса, перестал заниматься стихотворством.
Поразительно молчаливое мужество кустов и деревьев, с которым они переживают морозы и тьму длинных зим. Осенью от этих растений остаются скелеты самих себя. Но вот весна, и наступает чудо воскрешения — нарастает новая плоть листвы, побеги.
…Мартовским утром мы с тобой выходим во двор, загадываем-кто скорей заметит первую травинку, вылезающую рядом с остатками снега.
И всегда победительницей оказываешься ты.
ВЕСТЬ.
Каждый ждёт, что однажды получит Весть. Грянет телефонный звонок, почтальон принесёт телеграмму…
И все волшебно изменится.
Неслыханная ответственность — быть писателем. Знать, что читатель с надеждой откроет переплёт твоей книги…
ВЗГЛЯД.
3 октября 1956 года, почти половину столетия назад, дождливым, слякотным вечером я оказался на даче у Бориса Леонидовича Пастернака. И пробыл там часа два, потрясённый его внимательностью ко мне — безвестному парню, который от смущения даже стихов своих не прочёл.
Боясь, что задерживаю его, несколько раз порывался уйти. Но он останавливал меня. А потом попросил немного погодить, поднялся на второй этаж. И пропал.
Оказалось, дожидался, пока высохнут чернила надписи на предназначенном мне в дар «Гамлете» в его переводе.
Борис Леонидович взял с меня слово, что я приеду к нему через год с тетрадью стихов. Тщательно упаковал книгу. Рванулся проводить под ледяным дождём на станцию Переделкино.
Я воспротивился. Тогда он сказал, что будет стоять у раскрытой двери и смотреть вслед.
В романе «Здесь и теперь» я подробно написал об этой встрече. О том, как уходил, оглядывался и видел силуэт Пастернака в проёме освещённой двери.
…Этот взгляд до сих пор держит меня в поле своего луча. И если я порой сбиваюсь с пути, он как спасательный трос, натянутый вдоль домов какого-нибудь посёлка за Полярным кругом не даёт сгинуть во тьме и метели.
ВИНА.
Многие церковники, православные и католические, возбуждают и поддерживают в верующих чувство вины.
Человека может поднять только любовь к нему, искреннее участие. Без запугивания и тошнотворных нравоучений.
С тех пор как в Палестине появился, погиб и воскрес Христос, церковное предание донесло до нас Его призыв: «Радуйтесь и веселитесь!»
А что касается вины, то у каждого есть совесть. Каждый сам знает, в чём он виноват. Знает и терзается без подсказки мучителей в рясах и сутанах.
ВИНО.
Его интересно пробовать. Но не упиваться.
Когда я жил посередине Эгейского моря на острове Скиатос, мне подарили ящик с гнёздами, откуда торчали 12 бутылок лучших греческих вин.
Этого запаса хватило на полтора месяца ежевечерней дегустации. Правда, не считая джина, который я употреблял после утренней рыбалки, сидя в прибрежном кафе–баре «Мифос».
Именно тогда я понял, что всю жизнь притворялся, нахваливая в разных компаниях вслед за знатоками прославленные сухие напитки. Например, французское шампанское–брют, различные рислинги и тому подобную кислятину.
На самом-то деле, Ника, признаюсь тебе, я как пчела люблю только натуральные сладкие или полусладкие вина.
Как-то нам с твоей будущей мамой Мариной официант римского ресторана откупорил к обеду бутылку белого вина. Вкус его был божественным. Мама-то пила мало, только попробовала. А я шёл потом по Риму в состоянии, похожем на вдохновение. То ли от лёгкого подпития, то ли от всего сразу — Марины, Рима, солнца.
К сожалению, я не запомнил названия того вина. А может быть, и к счастью — оно оказалось чудовищно дорогим.