Сложенный веер. Трилогия
Шрифт:
— Это — не дает, — перебил его Корто. — Лежи, ради Бога, спокойно. Я тебя поцарапал. И помирись с Дар-Халемом, когда прилетишь.
— Я не собираюсь…
Кори получил такой ощутимый удар щеткой между лопаток, что задохнулся на полуслове. Так врезать при малейшем намеке на писк и недовольство было любимым приемом отца. Мать взвизгивала от ужаса. «Лупить по спине собственного сына, находящегося в альцедо, — на это способен только Дар-Эсиль!» — гневно заявляла она и выходила из комнаты. Отец пожимал плечами, еще раз от души шарахал щеткой по ободранной коже и брызгал из пульверизатора обезболивающим.
— А ты соберись, — между тем посоветовал
Если бы Кори умел, он бы покраснел. Танцевал он из рук вон плохо. Это единственное, что роднило его с Элджи. Простейшие па, на запоминание которых у Медео уходило от силы пять минут, отнимали у старших сыновей дома Эсилей полжизни. О мудреных придворных танцах и говорить не стоило. Кори их все выучил, но… Медео ржал, как ямбренская кобыла, а отец тихо стервенел, глядя на то, как будущий лорд-канцлер Аккалабата с угрюмым видом переставляет ноги по мрамору парадного зала.
В глазах разновозрастных деле боковых ветвей Эсилей, которых по этикету должны были приглашать на танец лорд-канцлерские сыновья, отражался ужас при одном приближении Кори. Они явно предпочитали Медео, шептавшего на ухо непристойности, но непогрешимо-изящного в сложнейших па и фигурах.
Корто, начальник службы безопасности Делихона
«Более чем за двадцать лет совместной жизни я впервые вижу свою жену перед зеркалом, — отметил про себя Корто, сбрасывая в прихожей обувь. — Да еще с таким упадническим выражением лица». Если бы он был совсем честен сам с собой, то отметил бы, что упадническим у Вероник Хетчлинг в данный момент было не только выражение лица. Все — поза, прерывистое дыхание… Даже изящные продолговатые серьги в ушах висели как слезы.
Корто подошел сзади, Вероник увидела его, но не прореагировала. Она продолжала, не отрываясь, рассматривать свое отражение. Вид у нее теперь был такой, словно она всерьез решала: отравить то чудовище, которое смотрело на нее из зеркала, или обезглавить. Ничем не выдавая своего недоумения, Корто коротко доложил о событиях дня: мальчик очнулся, сначала жутко переполошился из-за якобы недополученного ухода, потом осмотрел свои перья и успокоился, Лала так и не смогла растворить привезенный с Когнаты порошок, сказала, что у нее есть другие варианты…
— Вероник, ты меня не слушаешь.
— Она красивая, — задумчиво произнесла Вероник, продолжая изучать себя в зеркале.
— Лала? Да, она очень красивая. Она необыкновенная, — необычные добрые морщинки собрались в уголках глаз Корто. Он с довольным видом сплел руки в замок над головой и потянулся, как кот, всем телом. В этот момент из района зеркала донесся звук, которого он никогда не слышал в пределах своей квартиры. Корто опустил глаза. Говорящий меланохламис и «эбриллитовая леди» Конфедерации, гроза всех морей и океанов Вселенной Вероник Хетчлинг плакала, уронив голову на руки.
— Она… красивая, — безутешно повторяла Вероник, — я знаю… знаю. А я — просто уродина по сравнению с ней. Я же все вижу. Я все понимаю.
Корто остолбенел. Впервые в жизни. На долю секунды. Внезапно, решившись, опустился на колени подле жены, взял ее за руки, повернул к себе, заглянул в зареванное лицо.
— Что ты, Ника? Ты… ревнуешь?
Она кивнула сквозь слезы.
— Оххх, — Корто погладил ее запястья, перецеловал по очереди каждый палец, приставил ладонь к ладони, полюбовался: они у них были практически одного размера — наконец сцепил свои руки в замок с руками жены, положил ей на колени, пристроился подбородком сверху.
Вероник, сглатывая слезы, следила за его манипуляциями. Каждый из этих, казалось бы, простых и бессмысленных жестов, заставлял ее сердце сжиматься — от надежды, от счастья, от чувства полного доверия и взаимопонимания, которое она испытывала всегда, когда муж был рядом. Всегда — до той минуты, когда увидела на экране коммуникатора тонкокостное лицо с задумчивыми глазами и носом горбинкой, абсолютно воздушное, полупрозрачное, в обрамлении светло-золотистых волос и услышала полный нежности голос Корто: «Лала! Давно не слышались, девочка…» И в ответ — лучистый взор, сияющая улыбка и такая же нежность в голосе…
На космодром встречать гостью с Когнаты, которая «единственная может спасти Кори», Вероник не поехала, сослалась на неотложные дела. А потом сделала то, чего никогда не позволяла себе по отношению к хорошо знакомым людям: запросила в службе безопасности космодрома пленку с записью встречи и просмотрела подряд пять раз, с каждым разом еще больше убеждаясь: все, что она видит, правда. И то, как когнатянка на высоких каблуках, рискуя сломать шею, бежит по трапу вниз — к Корто, к ее Корто. И то, как он, засунув в карман темные очки и отбросив в сторону трость, хромает навстречу с вытянутыми руками, в которые она, как маленькая девочка, прыгает с радостным визгом. И все остальное. И поцелуи. И объятия. И его глаза. Не такие, какими смотрит сейчас он на нее снизу вверх. Другие. Непонятно, в чем другие.
Вероник Хетчлинг не была бы женщиной, которой боялся сам Гетман, если бы не спросила, в лоб и без предисловий:
— Ты любишь ее?
Корто не был бы мужчиной, которого любила всю жизнь Вероник Хетчлинг, если бы не ответил:
— Разумеется. Она моя единственная дочь.
На какой-то момент Вероник показалось, что она в пещере на Сколопаксе, и ей нечем дышать. Она с силой сглотнула гадкий соленый комок, забившийся в горло, и хрипло потребовала:
— Повтори.
— Сколько хочешь, — улыбнулся Корто. — Она. Моя. Дочь. А у меня всегда были сильны отцовские чувства. Так что люблю, разумеется. И чувствую себя ужасно виноватым. У девочки страшный комплекс: она всегда мечтала быть принцессой, а выросла на демократичной Когнате. Вместо дворцовых балов и королевской охоты — собрания преподавательского состава и гонки на собачьих упряжках. Вместо бархатного декольте и умбренского ожерелья — шуба до пят и кожаные штаны. Я вижу в этом некое несоответствие, ты согласна?
Вероник Хетчлинг, вмиг ставшая самой собой, на всякий случай приложила руку ко лбу мужа. Температуры не было.
— Давно она знает?
— Давно. С шестнадцати лет. Мы не хотели рассказывать. Но у нее был роман… с верийцем. Когда ее мать, Регда, устала выдумывать абсурдные причины, почему им никогда не быть вместе, среди которых первое место занимала его бедность, пришлось проинформировать их обоих о генетической несовместимости верийцев и аккалабов.
Корто поднялся с колен, давая этим понять, что для него вопрос исчерпан. Отошел к шкафу, начал переодеваться в домашнее. Вероник тоже встала. На полпути к двери в ванную спросила через плечо: