Случайные связи
Шрифт:
— Я тебе не верю, ты не мог меня придумать, потому что я была давно.
— Да ты была давно, но только я не знал о твоем существовании, а это значит, солнце мое, что тебя для меня как бы и не было. Я ведь тоже для тебя не существовал до той встречи в таверне. А когда я тебя придумал, ты появилась.
— Не верю! Не верю! Ничего ты обо мне не писал. Ты прямо сейчас придумываешь будущий сюжет!
— Даже обидно, как мне, человеку с такими честными голубыми глазами, ты можешь не верить! А я ведь могу доказать, что не вру, — Андрей раскрыл ноутбук, включил его, закурил сигарету. — Сейчас загрузится, и я докажу тебе, что я в высшей степени честный человек, — открыл файл, нашел нужное место. — Вуаля! Наслаждайся! — он пододвинул к ней компьютер.
Саша начала читать.
«Она
У нее светлая кожа. Как это странно здесь. Все здесь либо смуглые, либо красные. А она мертвенно бледная. Почему? Она резко поворачивает голову — волосы взлетают вороньим крылом. На ней длинное синее платье. Она курит тонкую сигарету. Она похожа на портрет Анны Ахматовой в исполнении Альтмана. Она ни на кого не обращает внимания. Она смотрит лишь на море. Она в него влюблена. А оно любит всех и не любит никого. А я люблю только ее. По крайней мере, в это мгновенье. Я не знаю, что будет завтра, но сейчас я люблю только ее. Что же мне сделать, чтобы она оторвала свой взгляд от моря? Что мне сделать, чтобы она заметила меня? Что я могу ей сказать, чтобы она на меня посмотрела? Что такого я могу ей предложить, чтобы она была со мной? Хотя бы одну ночь. На всю жизнь я даже не рассчитываю.
Я допиваю свое вино и иду к ней. По дороге сшибаю стул. Какой я неловкий. Она оборачивается, смотрит на меня и улыбается. Благосклонно. Так мне кажется. Я приближаюсь к ней.
— Извините, я такой неловкий, — говорю я. — Спасибо стулу, он отвлек вас от созерцания моря.
Она смеется…».
Как только Саша дочитала до этого места, Андрей отодвинул от нее компьютер.
— Достаточно, пожалуй, — сказал он и захлопнул ноутбук.
— Но все было не так.
— Все было не совсем так. Но ведь, похоже! Похоже! Согласись! Хрупкая женщина с острыми коленками, тонкими ключицами, темными волосами сидит вечером одна на берегу моря, курит сигарету. Похоже? — Саша кивнула. — Ну, пусть платье на тебе было не длинное, но ведь синее. Пусть я не ронял стул на пути к тебе. Пусть даже ты первая подошла ко мне, но ведь я в конечном итоге оказался рядом. Так? Так. И ты очень похожа на Ахматову на том портрете, только красивее.
— На том портрете ей чуть больше двадцати.
— А тебе разве больше?
— Мне меньше. Вот уже почти двадцать лет как мне семнадцать. Кстати, чем закончилась эта история?
— Не сейчас. Покажу перед твоим отъездом.
— А о чем книга?
— О мгновениях.
— Мгновениях?
— О жизни. Она ведь состоит из мгновений. Много-много мгновений образуют мозаику, которая в свою очередь складывается в причудливый узор. Этот узор и есть жизнь. И если выкинуть хоть один камушек, вся мозаика сложится по-другому.
— Так что же получается, я, то есть не я, а твоя героиня, это всего лишь мгновение, маленький стежок в ткани твоего повествования? Крестик в вышивке? — Саша загрустила.
— Нет, ты скорее, кусочек голубой смальты с золотыми прожилками. Украшение всей мозаики, — он поцеловал ее в губы. — Не думай ни о чем, кроме этого мгновенья. Что может быть лучше?
— Ничего, — прошептала Саша. В это мгновение она и в самом деле верила, что ничего прекраснее этого мгновения не существует…
В один из вечеров, после ужина в очередной таверне, Саша спросила:
— Послушай, если твои книги не печатают, значит, занятия литературой не приносят тебе никакого дохода, а на что ты тогда живешь? Откуда у тебя деньги, чтобы вот так запросто обитать на этом острове все лето? Это не самое дешевое место на свете.
— Ох уж мне эти прагматичные московские барышни, — усмехнулся он, — даже курортные романы они желают заводить лишь с состоятельными господами. Нищие, но свободные художники их не интересуют.
— Мне абсолютно безразлично состояние твоего банковского счета, я даже не буду спрашивать, есть ли он у тебя, мне просто интересно, как можно отдавать себя полностью литературе, не зарабатывать на этом ни копейки и при всем притом жить на широкую ногу? Извини, но ты не похож на нищего, полуголодного художника. Ты, вон, какой холеный, упитанный даже, — Саша похлопала его по животу.
Андрей рассмеялся, взял Сашу за руку, и они пошли по набережной.
— Хорошо, я расскажу. Я, знаешь ли, тоже прагматичный, не хуже любой московской барышни. Писатель! Ха! Я почти до сорока лет дожил и не знал, что я писатель, был уверен, что я бизнесмен. Причем успешный. Всякое было, плохое, хорошее, страшное даже. Хотя хорошего, наверное, все же было больше. Семья была: дети, жена. Любовница. Нормальная постсоветская семья, словом. И вот я работал, работал, зарабатывал, достиг всего, чего хотел, купил все, что хотел, объездил все страны, какие хотел… Это ведь только кажется, что ты счастлив от того, что у тебя есть все, чего ты хочешь, а на деле-то получается, что нет несчастнее человека, которому нечего больше хотеть. Ты можешь возразить, что человеку всегда мало, что купив один дом, можно начать хотеть дом побольше, или три дома побольше, а купив пять машин, можно начать мечтать о собственной яхте и личном самолете. А заработав миллионы, можно мечтать о миллиардах. Человеку ведь всегда мало тех денег, что у него есть. Может, я ненормальный, но я вдруг почувствовал, что тех денег, что у меня есть, мне достаточно. Я устал. Я больше ничего не хотел. И вот тут-то меня и оглушила бессмысленность собственного бытия. Вроде бы, это был самый банальный кризис среднего возраста. Но подлость ситуации заключается в том, что этот пресловутый кризис кажется банальным только со стороны. А вот когда ты варишься в этом котле, это совсем другая песня. В общем, ушел я тогда из семьи, бросил любовницу и остался совсем-совсем один.
— Ты их совсем не любил?
— Причем здесь это? Любил — не любил, тогда это было совсем не важно. Я был опустошен. В вакууме ничего нет, и любви тоже нет. Мне тогда хотелось побыть одному, подумать, разобраться в себе. Так ведь говорят? — Саша кивнула, крепче сжала руку Андрея и вдруг подумала: интересно, скольким женщинам он уже рассказывал эту драматичную историю своего вхождения в искусство? А потом решила, что не стоит портить подобными мыслями это чудное мгновение. Какая разница, с кем еще он ходил вот так вдоль моря, сейчас-то он идет с ней. — Только ни черта у меня не получалось. Искал утешения в вине, в объятьях случайных женщин. Пока пил — было хорошо, пока был в объятьях — тоже неплохо, а потом снова накрывала тоска. Кабы знать еще, о чем тосковал… — он обнял Сашу. — Посмотри на лунную дорожку!
— Я каждый вечер на нее смотрю. Что в ней такого?
— В ней нет ничего такого сейчас, а когда ты снова окажешься в Москве, чем для тебя будет эта дорожка?
— Чем-то несбыточным. Воспоминанием о тебе, об этом острове, об этом мгновении.
— То-то и оно. Так что наслаждайся!
— Я наслаждаюсь, наслаждаюсь. Как ты стал писать?
— Заболел.
— Чем заболел, искусством?
— Нет. Это случилось позднее, а тогда физически или психосоматически, как теперь говорят. Не хочу вдаваться в подробности, но врачи всерьез опасались за мою жизнь.
— Болезнь может вдохновить на творчество?
— Нет, она может научить ценить то, что имеешь, а именно — жизнь. Такими мелкими и смешными мне показались все мои трепыхания. Бывшая жена принесла мне в больницу ноутбук. Святая женщина, ухаживала тогда за мной после всего, что я ей сделал. Удивительный вы народ, женщины, то вы мстительны, то великодушны, то вы фурии, то ангелы… Извини, отвлекся. И вот однажды мне захотелось написать рассказ о человеке, который запутался. Я давно хотел. Хотел сесть и написать, но так и не мог собраться. Проще было искать забвения в вине и в объятьях случайных женщин. А на больничной койке эти радости были мне не доступны. А слова рвались из меня. И вот я начал писать. И написал свой первый рассказ. Сейчас он мне кажется корявым, но все равно это мой любимый рассказ. Я выздоровел, а моя писательская горячка или писательский зуд, как говорил Антон Палыч, продолжали меня терзать. Но как же я был этому рад! Я писал рассказы один за другим по вечерам, по ночам, в самолетах, в кафе, на рабочем месте. Потом я написал роман, а потом мне захотелось признания. Продолжение этой истории ты уже знаешь.