Случайные связи
Шрифт:
— Женщина! — этот голос сбоку становится раздраженным. — Я к вам обращаюсь, — Саша оборачивается. На противоположенной стороне улочки стоит мужчина с этюдником. — Вы не могли бы мне помочь? — Смотрит именно на нее, а не на кого-то другого. Саша в ярости, но послушно переходит дорогу. Она, как добрая самаритянка, не может не откликнуться на призыв о помощи, хотя уже и слегка ненавидит этого хамоватого мужчину, предположительно художника. — Посторожите, пожалуйста, мое барахлишко, мне по нужде отлучиться надо.
— А вдруг я украду ваше барахлишко? С чего это вам вздумалось, что мне можно доверять?
— Да вам тупо мараться
— В каком смысле?
— Да, во всех! Краска, она, знаете ли, пачкается, а одежонка-то у вас того, — изучающий взгляд на Сашу, — немалых денег стоит. Ну, ладно, побежал я, а то совсем уже приперло, — он унесся в сторону ближайшего кафе.
Саша осталась рядом с этюдником. Вот странно, рядом полно вполне себе симпатичных особнячков и доходных домов позапрошлого столетия, а этот идиот малюет какую-то унылую, безликую советскую постройку, которая только уродует тихий переулок. Впрочем, на его полотне уродливая кубическая глыба, презрев все законы перспективы, сильно расширяется кверху и будто взрывает тревожно-фиолетовое небо. Однообразные темные окна создают какой-то пугающий своей монотонной последовательностью ритм. Крыша ощетинилась антеннами, похожими на могильные кресты. На карнизе сидит рыжая огромная кошка, будто готовая спрыгнуть вниз от накрывшей ее вселенской тоски. Только вот не уверена она, удастся ли ей погибнуть. Ибо не факт, что она, во-первых, разобьется, упав с такой высоты, кошка все-таки, а во вторых, при любых раскладах у нее в запасе все равно есть еще несколько жизней. Кошка явно не знает, что делать с этой жизнью, и как ее прекратить она тоже не знает.
А он, похоже, талантлив, этот наглый тип. Вот он возвращается. На лице печать абсолютного счастья. Саша улыбается. А ведь, и вправду, иногда это подлинное счастье просто сбегать в туалет, когда совсем уж приперло.
— Спасибо, — говорит он, — можете быть свободны.
— Не очень-то вы любезны! — отвечает Саша и вдруг понимает, что не хочет уходить: а он весьма привлекателен, этот художник. Высокий, стройный. У него тонкие черты лица, темные, почти черные глаза. Пусть он неряшливый, немного заляпанный краской, и волосы у него длинные и несколько грязноватые. Это его не портит. Скорее, довершает богемный образ. — Слушайте, а почему вы это уродство пишете? Вон рядом вполне симпатичный особнячок. Почему не его?
— Да этот домишко любой бездарь наваять сможет, а чтобы вот это совковое чудовище талантливо изобразить, это гением надо быть! Это творческая задача! А пряничные ампирные домики, это тьфу — почти два века прошло и это сделало их прекрасными. Может быть, современники смотрели на него и ужасались его пошлости. А сейчас мы тут стоим и умиляемся: какой чудесный домик!
— Вы что же, полагаете, что он, — Саша показала рукой на серую коробку жилого дома, рожденную годах в шестидесятых двадцатого века, — через каких-нибудь сто лет тоже будет считаться красивым?
— Вполне вероятно, но я лично надеюсь, что данное сооружение так долго не проживет. Все-таки кому-нибудь должно будет придти в голову его снести, чтобы не позорило оно нашу эпоху.
— А существует, по-вашему, какое-то современное здание в Москве, за которое нам не будет стыдно перед потомками?
— Ну, это крепко подумать надо, — он почесал лоб. На нем остался мазок синей краски. — Что-то ничего даже на ум не приходит. А вообще, чего вы мне голову морочите, дамочка? Идите уже, мне работать надо!
— Вот и делай людям добро! — возмутилась Саша.
— Я вас поблагодарил, что вам еще надо?
— Ничего. Всего доброго! — Саша задрала уже голову, чтобы гордо удалиться, но передумала. — А вы картины свои продаете?
— Продаю, только не покупает никто, — он хохотнул. — Ни черта нынешняя малообразованная буржуазия не смыслит в подлинном искусстве. Хотите приобрести?
— Хочу посмотреть для начала.
Он на секунду задумался.
— А стоит ли на вас время тратить? Придете, проторчите у меня полчаса, а потом все равно ничего не купите. Мне оно надо?!
— Так вы ничего и не продадите, если ничего никому показывать не будете.
— Ладно, уж, валяйте, приходите. Телефон запишите. Только чур до того как стемнеет не звонить — я работаю, — он продиктовал номер, Саша записала. — Ну а теперь все, не отвлекайте меня, — художник обмакнул кисть в разбавитель… и полностью утратил интерес к Саше. Будто она перестала существовать. Так и брела она по улицам, залитым звонким сентябрьским солнцем, как человек-невидимка и глупо улыбалась, будто ее и в самом деле никто не видит. А чему улыбалась? Да она и сама не знала. Просто влюбилась. Только сейчас она и поняла, о чем говорил писатель на острове Крит. Жить лишь мгновением — это прекрасно! Неспешная воскресная Москва, хрупкое, ненадежное тепло, нарядные прохожие и эта внезапная влюбленность, которая к вечеру, вероятно, пройдет. Но это к вечеру, а сейчас… А сейчас… Восхитительное, невыносимое счастье!
Влюбленность прошла только через три дня. Тогда Саша и решилась позвонить объекту своей угасшей страсти, которая, как ни странно, носила исключительно платонический характер. Нечто подобное испытывала она к Митьке, во времена полузабытой юности, до того, как наивные фантазии столкнулись с циничной реальностью. Разумеется, прежде чем позвонить, она дождалась наступления темноты, как он и просил. Разумеется, в знак уважения к чужому труду. Звонку предшествовал достаточно длительный и в высшей степени изнурительный внутренний диалог, которые вели между собой две из множества Сашиных субличностей: молоденькая девочка-авантюристка и взрослая женщина-прагматик.
— Посходила с ума три дня и хватит, — вещала женщина-прагматик.
— Я просто картины его посмотреть хочу. Мне любопытно, — сопротивлялась девочка-авантюристка.
— В музей сходи.
— Схожу непременно, но это не то… Тут живой, настоящий художник, личность и его работы. Может, и в самом деле что-нибудь куплю.
— Зачем тебе его картина? Куда? Эту кричащую надрывность в твой ванильно-сахарный интерьер? Она же, как гнилой зуб, среди фарфоровой челюсти будет смотреться!
— Ну и пусть! Может быть, у него есть что-то в другом, более приемлемом для меня стиле?
— А вдруг, нет?
— Ну и что? Все равно любопытно! Мне кажется, он очень талантливый.
— Опять ведь на хамство нарвешься! Он же нормально разговаривать, кажется, вообще не умеет! Чего ты, вообще, хочешь от этой встречи? На что надеешься, старая дура?
— Ни на что. Просто на маленькое эстетическое приключение.
— Хоть себе-то не ври!
— Я не вру! А что ты предлагаешь? Снова сидеть целый вечер дома и страдать от одиночества? Лучше уж я к художнику пойду. Какой-никакой, а человек. Новый опыт. Да и просто — время провести.