Случайные связи
Шрифт:
— Точно с жиру бесишься, — резюмировал художник. — Ну что с тобой делать, поднимай свою задницу с топчана. Вот тебе лист бумаги, карандаш, садись да рисуй себе.
— А что рисовать?
— Да вон хоть кружку на столе, хоть окно с дохлым кактусом, а я потом посмотрю, стоит с тобой возиться или нет.
Саша очень старалась. Вырисовывала малюсенькими аккуратненькими штришками несчастную кружку с отбитой ручкой. Потом осторожно наносила тени, полутени, растушевывала пальцем, ластиком осветляла блики…
С неимоверным трепетом, как маленькая девочка к любимому учителю, Саша подошла к художнику, сжимая в руках лист со своим рисунком. Он нехотя оторвался
— Ну, показывай, что ты там наваяла. — Саша протянула ему свой рисунок. — У-у-у-у…. Какая каляка-маляка! — он почесал затылок. На его темных волосах осталась желтая краска. Помолчал. Посмотрел на Сашу, которая застыла в ожидании приговора. — Э-э-э-э… Слушай, может, тебе фотографией от скуки заняться, — наконец, сказал он. — На кнопочку нажимаешь, раз, и картинка готова. А к живописи, у тебя способностей нет, абсолютно! Уж извини, ты полный бездарь в этом плане, — он скомкал рисок и швырнул его в урну. Не попал. Саша залилась слезами. Бросилась к двери, торопливо натянула пальто, с трудом, попадая в рукава, обмотала вокруг шеи шарф, надела сапоги и выскочила из квартиры. — Совсем сдурела баба, — пробормотал художник и обмакнул кисть в краску.
А дурная баба тем временем неслась на своей большой машине в магазин бытовой техники — покупать фотоаппарат. Самый дорогой. И плевать ей, что она ничего в этом не понимает и никакой склонности к фотоискусству в себе никогда не подозревала. Она чувствовала себя униженной, будто оскорбили ее в лучших чувствах, будто растоптали ее мечту вместе с самооценкой. И никогда не думала она стать художником, и талантов живописных у нее, вроде, не было, а детская, яростная обида отчего-то возникла. И захотелось ей доказать этому наглецу, непризнанному гению, герою-любовнику, мать его, что она тоже творческий человек, что она тоже кое-что умеет. И на кнопочку нажимать можно виртуозно. Да он еще ей завидовать будет! Она еще покажет этому напыщенному, самовлюбленному болвану, кто из них талантливее!
Самую главную кнопку на новеньком весьма увесистом фотоаппарате удалось обнаружить сразу, однако, на агрегате оказалось еще множество разных кнопочек, предназначение которых Саше было совершенно непонятно. А инструкция — это же целый талмуд, написанный хоть и на русском языке, но каком-то особенном русском, смысл которого надежно, как в сейфе, скрыт за техническими терминами. И зачем она это сделала? Зачем купила эту бандуру? Что теперь с ней делать? Решила фотографом стать! Ха-ха два раза!
Позвонила подружке, у которой была подружка, у которой был приятель или даже бойфренд, который, вроде как, был свадебным фотографом. Или кем-то в этом роде. Через полчаса подружка сообщила, что приятель или даже бойфренд согласен уделить ей два часа своего времени завтра и перевести инструкцию на нормальный русский язык. То есть научить пользоваться фотоаппаратом хотя бы чуть-чуть.
Через два дня Саша уже бродила по городу, проклиная производителей зеркалок за то, что делают такую тяжеленную технику, и бездумно снимала все подряд. Собственную тень на асфальте, бомжей, роющихся в мусорном баке, занятные витрины магазинов, людей, беседующих за окнами кафе, влюбленные парочки, детей, похожих на ангелов, и взрослых демонического склада.
Результатом своих трудов осталась недовольна. Некую искру божью в своих работах она углядела, а вот профессионализма — нет. Навыков — нет. У фотоаппарата столько разных способностей, а использовать она их не умеет. Нужно учиться. Нужно учиться.
Он позвонил однажды вечером, когда стемнело, как обычно.
— Я соскучился, — произнес он глухо и как-то смущенно, — приезжай.
— Извини, я сегодня занята, — ответила она немного раздраженно: он отвлек ее от фотошопа.
— И чем ты занята? — он даже не хамил. Может, и в самом деле соскучился?
— Учусь нажимать на кнопки, раз уж к живописи у меня способностей нет.
— Ты что же, обиделась тогда? Ну, это же глупость несусветная! Ладно бы ты всю жизнь свою на художества положила, а потом пришел бы какой-то дядька и авторитетно заявил: все, что ты сделала — полное дерьмо. А ты же даже и не рисовала никогда. В школе на уроках, это, извини, не считается. Нет у тебя способностей к живописи, и что такого? У миллиардов людей на этой планете нет способностей к рисованию. Зато есть способности к чему-то другому. Ты умеешь делать людей красивыми, а я умею только гадости им говорить. У каждого человека есть таланты, только у всех они разные. Что в этом такого?
— Ничего. Все в порядке. Правда, сейчас очень занята. Я тебе перезвоню.
Не перезвонила. Совершенно не было времени: работа, новое хобби.
У него совершенно пьяный голос:
— Что, дрянь, кинула меня? Не нужен я тебе стал? Другого ёбаря себе нашла?
— Поговорим завтра, — отвечает Саша и выключает телефон. Ей совершенно не хочется сейчас выяснять отношения — она обрабатывает фотографии. Превращает их в шедевры. Так ей, по крайней мере, кажется.
Назавтра она звонит ему, а он не берет трубку. Ей стыдно. А, действительно, за что она с ним так? Он же ей ничего не сделал. Разве он виноват в том, что Саша рисовать не умеет? Что это на нее нашло? Она едет в художественный салон и покупает кобальт синий, кадмий красный, охру золотистую, сиену жженную, ультрамарин светлый, белила титановые, виридоновую зеленую… Она едет в супермаркет и покупает всяких вкусностей. Она мчится к нему по вечерней Москве. Она злится на светофоры, пробки, на все и всех, что мешают ей побыстрее добраться до мужчины, который сейчас ей очень нужен. Перед которым она чувствует себя виноватой. Отчего же так много препятствий на этом пути?
Вот и лифт в его подъезде не работает. Черт! Черт! Черт! Она взлетает по лестнице. И тяжелые пакеты отчего-то кажутся легкими. Звонит в его дверь. Только бы он открыл! Только бы он захотел ее выслушать! Вот слышны его шаги. Вот он отпирает дверь. Вот он ее открывает. Вот он! Как же она по нему соскучилась! Она протягивает ему пакеты. Он принимает их. Не слишком-то деликатно швыряет их на пол. Бутылки вина звякают почти обреченно. Саша и художник замирают на несколько мгновений, глядя друг другу в глаза.
— Прости! — шепчет она.
А он, молча, ее обнимает.
В ту ночь Саша впервые провела с художником всю ночь. Впервые она проснулась рядом с ним. Впервые увидела его утреннего: слегка помятого, сонного, ворчливого. Впервые она с ним завтракала. Жарила ему яичницу. Поила его чаем. Даже сахар размешала в его огромном бокале с отколотой ручкой.
А потом она неслась на работу в несвежем белье, с нечищеными зубами, с хаосом на голове и в голове. А, может быть, они смогут жить вместе? Или все-таки нет? Будет ли для нее привлекателен этот человек, если они будут видеться постоянно? А что она вообще испытывает к этому человеку? Можно ли это плотское наваждение считать любовью? Или это страсть? Или это просто вожделение? Что произойдет, если чары взаимного влечения рассеются? Захочется ли ей видеть этого мужчину? Или она полностью утратит к нему интерес? А он к ней?