Случайные связи
Шрифт:
Саша хочет ответить, что стоят они около полутора евро, но не может, потому что понятия не имеет, как будет по-английски «полтора». Она просит лист бумаги, ручку и пишет: «1,5 евро». Он удивляется:
— Дешево!
Саша ухмыляется молча. Для России это вовсе не дешево. Но разве ему это объяснишь?
Они могли бы о многом поговорить. Только не могут. Не могут найти общего языка.
Он улыбается и смотрит ей в глаза. Она глаза опускает и припадает к своему мохито. Она не очень понимает, что он говорит, зато точно знает, чего он хочет. А еще она точно знает, что того, чего он хочет, не будет. Эта мысль ее веселит. Она отвлекается от мохито, смотрит в глаза мужчины напротив и лукаво улыбается.
Саша догадывалась, что сбежать от себя невозможно, но попытку бегства все-таки предприняла. А вдруг получится? Подалась в Испанию. Думала, поездка ее немного развеселит. Думала, поможет отвлечься от мыслей о бывшем муже. Пусть она сказала тогда бодро, что отпустила его, но оказалось, это неправда. Она думала о нем неотступно. Всегда. Она вела с ним бесконечные безмолвные диалоги, в которых доказывала, что нельзя быть таким вероломным, что нельзя так легкомысленно относиться к людям, которые тебя любят, что нельзя их предавать, что нужно их ценить и щадить их чувства. Сашу душила ревность. Она хотела от нее избавиться, но не могла. Не получалось. Еще ее терзала зависть: у этого гада все замечательно, а у нее все плохо. Где справедливость? Это он ее бросил, он совершил подлость, но в итоге дважды оказалась наказанной пострадавшая сторона, а с этого подонка как с гуся вода. Саша злилась. Ее невыносимо раздражали и собственная ревность, и зависть, и злость. Только прогнать этих невыносимо назойливых трех сестер Саша не могла. Не желали они уходить. Нравилось им преследовать Сашу. Саше представлялось, что спасти ее может только бегство. Москва вдруг показалось слишком тесной для них троих: Саши, ее бывшего мужа и его новой жены. Прочь из этого города! Море! Солнце! Барселона! Гауди! Дали! Хамон! Сангрия! И никаких мужиков! К черту!
И вот Саша сидит в пляжном баре среди праздной суеты, беспечных людей, но видит только глаза бармена напротив. Очень они хороши. Эти глаза. Даже не сами по себе. А восхищение, которое в них светится. Восхищение адресовано ей, Саше. Как же это приятно!
Она допивает свой мохито. Он наливает ей еще. Молчат. Он смотрит на нее с восторгом. Она на него — с симпатией. Он уверен, что все будет. Она знает, что не будет ничего. Она заранее сожалеет. И ей заранее стыдно за то разочарование, что она ему причинит. Но так нужно. Зачем нужно отказывать этому мужчине, Саша толком не знает, но она уверена — так, действительно, нужно.
Как медленно тянется время. Ей уже хочется уйти. Иначе, она сама приподнимется сейчас на стуле, перегнется через стойку и поцелует этого красавчика. А это неправильно. Саша в этом убеждена.
Какой-то пожилой мужчина вырывается из служебного помещения с огромным букетом цветов. Что-то радостно кричит Саше. Она не понимает ни слова, но догадывается, что он собрался на свидание. Спустя полбокала мохито он возвращается. Грустный. Без букета. Плюхается на стул у барной стойки. Просит пива. Что-то рассказывает бармену, размахивая руками, и прихлебывая пиво. Бармен что-то ему отвечает. Наверное, утешает. Саша представляет, что спустя некоторое время сам бармен вернется сюда злой-презлой. Кто будет утешать его? И что он будет говорить про нее, про Сашу? Что она тупая, русская, фригидная корова? Наверное, так все и будет. А может, соврет, что трахнул ее, и она визжала как черная свинья от несказанного удовольствия, которое он ей доставил?
Она допивает второй мохито. Достает деньги. Протягивает бармену. Он отрицательно мотает головой.
— Нет, нет, нет, я угощаю! — говорит он, то ли по-испански, то ли по-каталонски, но она его понимает.
— Ок, — отвечает Саша, прячет деньги в сумочку и поднимается.
— Можно я вас провожу? — спрашивает бармен по-английски. — Поздно уже. Подождите меня одну минуту. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
Саша решает подождать. Ей любопытно, что будет дальше.
Они петляют по узким улочкам маленького городка. С каждым поворотом, они становятся все пустыннее. И вот на совсем уж безлюдной и темной улочке мужчина прижимает Сашу к шершавой, прохладной стене дома и целует. Поцелуй излишне влажный, слишком мягкий, пахнущий сигаретами и баккарди. Ей не нравится. Только невыносимый тактильный голод удерживает Сашу в настойчивых объятьях бармена. Голод принято утолять. Особенно если стоишь рядом с огромным столом, на котором полно разных блюд. Тут грех не поесть…
Его руки шарят по Сашиному телу. Они требовательные, горячие, страстные. Эти руки, похоже, не привыкли к отказам. Очень уверенные в себе руки. Еще несколько мгновений… Еще чуть-чуть… Да, еще совсем немного она насладится этими руками и… Нет, не сейчас, еще несколько минут… Она еще не насытилась. Еще нет.
Его руки терзают ее грудь под тонким палевым шелком платья. Его руки гладят ее опаленные солнцем бедра. Его руки пытаются проникнуть под прозрачные кружева ее трусиков. Ее руки останавливают его руки. Ее спину царапают старые, равнодушные камни стены.
— Пойдем ко мне, — стонет он на своем каталонском, — пойдем! Или ты хочешь прямо здесь?
Она молчит. Кусает его губы. Впивается ногтями в его спину под легкой хлопковой рубашкой.
— Хочу тебя, хочу! — хрипит он.
Пожалуй, пора бежать!
— Нет! — кричит она, — нет! — и отдирает от себя его возбужденные руки. Отрывается от него. — Нет! — отходит к противоположенной стене узкой темной улочки. — Нет! — дышит тяжело. Закрывает лицо руками. — Нет! — Он стоит растерянный. Он ей не верит. Идет к ней. Она ускользает. — Нет! Нет!
— Почему? Почему? Почему? — твердит он. — Ты же хочешь меня, я вижу. Почему?
— Потому что я сумасшедшая! — шепчет она по-английски. — Я русская, сумасшедшая баба! — говорит громче. — Дура! Просто редкостная дура! — кричит уже по-русски. — Прощай! — последний взгляд на мужчину. Запомнит ли она его лицо? Наверное, нет. А имя его она так никогда и не узнает. Уже через несколько часов самолет унесет ее за тысячи километров отсюда. — Прощай! Прости! — она разворачивается и бежит по темной улочке прочь от мужчины, которого только что лишила наслаждения. Да и себя тоже. Почему? За что? Зачем? Как глупо все.
Ее оглушает стук собственных каблуков.
Она сидит на балконе в своем номере, слушает море и пьет порто. Так было нужно, успокаивает она себя. Так было нужно! Я не могу больше спать, с кем попало. Я не хочу больше спать, с кем попало! Господи, как же я устала от этих случайных связей! Как они мне надоели! Покоя хочу! Хочу, чтобы в моей жизни был только один мужчина! Постоянный! Любимый! Неслучайный!
Она затягивается сигаретой, смотрит на полную, огромную луну, делает большой глоток порто и вдруг заливается зловещим ведьминским хохотом.
— Я им отомстила! — кричит она в темноту. — Я им всем отомстила! Я ему отомстила! — и перед глазами ее встает вовсе не несчастный каталонский бармен, а бывший муж. Вид у него растерянный и жалкий.
Остаток ночи она рыдала. Когда она садилась в самолет, глаза ее прикрывали темные очки. Так кого она наказала?
Москва. Начало сентября. Где-то в переулках Арбата
— Женщина! — голос откуда-то сбоку. Саша проходит мимо. Ну, не могут же к ней обращаться вот так, вульгарно — «женщина!». «Девушка!» — следует к ней обращаться. Или уже нет?! А вообще странно, почему в этой стране обращение «женщина» считается оскорбительным. Будто быть женщиной оскорбительно. А, может, так оно и есть?