Слуга злодея
Шрифт:
Их взгляды встретились.
В то же мгновение загрохотало дотоле чистое небо, хлынул дождь, смывая муку с серебряной головы ветерана войны с китайцами, а с лица — нарисованные кирпичом раны.
Старик открыл второй глаз. Граф Алессандро Калиостро тотчас отметил, что вряд ли ему больше тридцати лет от роду. Восторг узнавания родственной души завыл в его груди, и он протянул ему руки, помогая встать. Они бросились в трактир, спасаясь от грозы, вызванной чудесным прозрением старика.
Трактир, наполненный только шумом дождя, был полупуст, в раскрытых окнах плескалась весна.
— Как звать тебя, дорогой друг? — спросил граф, усаживая новообретенного сотоварища за стол.
— Дементий, — сказал продавец дьявольских мощей. — Дементий Вертухин, дворянин.
Да, Дементий Вертухин, дворянин.
Да он ли, государев посланец и герой турецкого плена, так низко пал, что сделался одним из плутов почтовой станции?!
Это был на самом деле он, Дементий Вертухин. Ежели до смерти хочешь есть, а денег две медные копейки, а к собственной деревне и на час пристать невозможно, а кругом соглядатаи и небывалые опасности, то и к барсуку на обед напросишься, не то, что бараньи кости продавать начнешь.
Деньги, вырученные за Рафаила, в Клину кончились. Тут-то и подстерегла Вертухина судьба. В лабазе клинского купца Кошкодоева, где он покупал для каши перемешанные с землей отсевки проса, его опознал троюродный брат Ивана Белобородова, существо, как тотчас определил Вертухин, совершенно подлое и вряд ли даже млекопитающее.
Сей троюродный родственник пугачевского полковника сдал Вертухина Кошкодоеву, дабы он использовал его вместо комнатного пуделя. У Кошкодоева был пудель, но он не умел занимать гостей рассказами из жизни русских святых. Вертухин же рассказывал весьма не худо. Кошкодоев по примеру императрицы Екатерины Второй велел сделать для Вертухина лукошко и намеревался усаживать его за стол рядом с собою. Больше всего он старался даже не для себя, а для своей любушки, в коей души не чаял, она же все время пребывала в печали, поелику Кошкодоев был горбат, одноглаз и глух на одно ухо.
Но тут лабаз сгорел. Кошкодоев потерял все нажитое за годы и десятилетия, утратил способность думать о чем-то другом, кроме пожара, и не помнил даже, была ли у него когда-нибудь мать и был ли отец. Что уж говорить о Вертухине.
О, великая огнедышащая страсть! О, немыслимое любовное напряжение, рвущее жизнь на куски! О, жесточайший на свете насильник и мучитель, гонящий нас через полмира и превращающий нас в пуделя, а из пуделя обратно в человека!
Конечно же, эта кипящая страсть и подожгла лабаз купца Кошкодоева.
Во время спасительного пожара Вертухин выхватил из огня полмешка муки, кирпич и картофелину. Что делать с этими дарами, он долго не думал. Он вообще не был привычен долго думать. На другой день он уже сидел подле трактира.
— Давно ли ведешь свое дело, добрый человек? — спросил граф Алессандро Калиостро.
— С утра, — сказал Вертухин и внезапно опять посмотрел прямо в темные глаза графа.
Казалось, какая-то новая и яркая мысль начала биться в мозгу Вертухина.
— В Санкт-Петербурге, конечно, было бы прибыльнее, — добавил он с надеждой в голосе, в коем уже угадывался и железный звук уверенности. — Всего несколько дней пути…
Он еще не знал, в каком качестве может пригодиться великому волшебнику, о коем столько говорили еще в бытность Вертухина в Санкт-Петербурге, но был убежден, что графу теперь от него не уйти.
Принесли рыбу, сладкие лепешки и для графа кофе, для Вертухина чай.
Вертухин был обедом недоволен.
— Половой! — крикнул он. — У меня в чашке муха!
— Что ты, барин, она много не выпьет. Она для аромату.
— Распорядитесь, ваше превосходительство, подать мне кофею, — сказал Вертухин. — С сахаром.
Он уже чувствовал себя хозяином положения.
Заканчивали трапезу, когда на улице сделался шум. Вертухин проворно выглянул в окно.
— Граф, вам доводилось наращивать отрезанные ноги и руки? — спросил он, возвратившись за стол и напоследок лихорадочно приканчивая хвост судака.
— Это невозможно сделать! — воскликнул граф Алессандро Калиостро, с опаской оборачиваясь на дверь.
— Что вы говорите? — Вертухин издевательски усмехнулся. — В России сказывают, вы только этим и занимаетесь, — он вынул из зубов пластину чешуи и рассмотрел ее на свет.
Лицо графа стало похожим на запеченное рыбье рыло.
— Готовьтесь, пациентов уже тащат, — сказал Вертухин.
Глава сорок третья
Идиотам — слава!
Граф подбежал к окну. По улице, ведущей к трактиру, тянулась потерпевшая поражение армия. Двое молодцов несли на руках старого одноногого солдата, следом шел человек неопределенной национальности, культяпкой правой руки придерживая лохмотья, за ним, опираясь на руки, мощно бросал вперед обрубок тела безногий инвалид в мундире артиллериста, навылет пробитом временем. Хвост процессии пропадал за пригорком.
Вертухин вылетел в двери.
— Я флигель-адъютант великого магистра графа фон Калиостро! — рявкнул он. — Становитесь в ряд! Целитель будет принимать по очереди. Наращивание одной ноги — алтын. Наращивание двух ног — три алтына.
— Пошто три алтына? — возмутился безногий артиллерист.
Укоризненно смотрели на Вертухина и дырки на мундире, палевые по краям.
— А по то, — в тон артиллеристу ответил Вертухин, — что ноги должны быть одинаковы. Одна нога не может быть длинней другой. Сие искусство требует соблюсти равновесие Земли, Воды и Огня. Это стоит больших трудов.
Артиллерист замолчал, сраженный ученостью флигель-адъютанта великого магистра графа фон Калиостро.
Вперед вышел детина в косую сажень ростом, одетый в модный среди простолюдинов армяк «Баба у меня свихнулась» — с рукавами ниже пальцев. Один глаз у него был замкнут, как совсем недавно у Вертухина, но другой смотрел, и смотрел подозрительно. Из рукава выглядывал кистень.
— Сказывали, старик прозрел на оба глаза за одну баранью кость, — детина оттянул край рукава, показывая Вертухину свою благодарность за неоказание помощи.