Слуга злодея
Шрифт:
— Отмыкание глаз бесплатно! — поспешно сказал Вертухин. — Поелику все глаза в государстве российском должны быть постоянно отверсты. Как звать? — он с почтением наклонил голову.
— Федька Раздеринос! — гаркнул детина прямо в ухо Вертухину, так что гром прошел по всему его телу.
И только Вертухин повел рукою, приглашая Федьку войти, как рука его остановилась, лицо побледнело, а глаза хищно сузились, глядя в печальные просторы полей.
С противоположной стороны, от Москвы, надвигалось другое войско. Трещали по бревенчатым настилам барские кареты, окна коих заполнены были намертво пристегнутыми к волосам разноцветными клумбами, молодцевато скакали ровною обочиной господа в черных фраках и круглых шляпах, а иные в летних кафтанах, холстяных камзолах с серебряными пуговицами и штанах из шелкового голубого репса. Шел и пеший люд, выглядевший победнее, но двигавшийся с той же горячностью.
То были остатки московской знати и горожан, коим еще не довелось хотя бы ущипнуть великого мага и астролога графа Алессандро Калиостро. Остатки были, однако же, немалые и состояли больше из барышень, в помощь коим вызвались благородные господа. Гомон грачей, как охрипшие от усталости медные трубы, висел над сей ордою.
Вертухин повернулся к толпе, собравшейся возле трактира.
— Великий магистр граф фон Калиостро вызывает духов Иоанна Грозного, Софьи Нарышкиной и княжны Таракановой, — сказал он. — Надо подождать.
— Долго ли ждать, мил человек? — спросила побирушка, пришедшая в надежде получить приворотное зелье для пятаков.
— Никто не знает. Княжна не может в тюремное окошко пролезть, — внушительно сказал Вертухин, вошел в трактир и захлопнул дверь.
Граф Алессандро Калиостро, прекрасная Лоренца Феличиане, слуга и служанка сидели с прямыми спинами рядком на лавке, будто в протестантской церкви, и встретили Вертухина взглядами тревоги и надежды.
— Экипаж готов? — спросил Вертухин.
— На заднем дворе, — быстро сказал слуга. — Кучер ждет сигнала.
— Но мы не знаем, в какой стороне Санкт-Петербург! — воскликнула Лоренца.
— Я знаю! — сказал Вертухин.
Ни один верующий не смотрел на Спасителя такими же глазами, как честная компания на Вертухина.
Вертухин медленно прошелся от лавки к окну и обратно.
— Но я не один, — сокрушенно сказал он наконец.
— Сударь, мы берем твоего спутника или спутницу с собою! — горячо воскликнул граф. — Где он?
Вертухин показал в окно на ржавые мощи велосипеда Артамонова, сиротливо лежащие посреди двора.
— Да где же он?! — восклицал граф в нетерпении. — Твой друг и наш друг.
— Велите, ваше превосходительство, погрузить сии колеса и оси в багажный ящик, — повернулся к нему Вертухин. — А я потом объясню.
«Объяснить-то я тебе, конечно, могу, — подумал он, — а понять страсти русских мастеровых ты все равно не сподобишься. Посему проживешь и так».
Четверть часа спустя боковыми переулками гнали уже прочь из Клина.
За городом началась тряска. Карета скакала по вымощенной бревнами дороге, будто гигантская лягушка, путешественникам нещадно мяло и терзало бока и задницы, в багажном ящике визжали и гремели железные кости. Кучер, не вытерпев сего свинства, съехал на обочину. По бездорожью карета побежала много лучше.
Преследователи только-только выбирались вдали на пригорок.
Вертухин высунулся из кареты, вставил большой палец в ухо и помахал другими пальцами.
— Ваше превосходительство, дайте мне лист бумаги, — сказал он, ныряя обратно в карету. — Я им наш привет еще и отпишу.
Граф достал из клади белоснежный листок. Он готов был предоставить Вертухину для письма не только бумагу, но и собственную спину.
Вертухин огромными буквами начертал на бумаге бранное слово и выбросил ее в окно. Лист, кружась, как белый голубь, сел на дорогу.
Преследователи отставали. Их повозчики не были столь догадливы, как кучер графа Алессандро Калиостро, они оставались в неправильном предрассуждении, что ездить надо по дороге, а не помимо нее.
Глаза графа Алессандро Калиостро становились все скучнее, его широкое скуластое лицо заострилось.
«Да ведь он затосковал по страсти безмерной, коей его почитатели окружают! — понял Вертухин. — Их огненного жара ему не хватает или он даже новых синяков получить возжелал».
— Как же вам, граф, столько сердец на свою сторону привлечь удалось? — спросил он. — Неужели одной только своей ученостью?
Глаза графа засверкали, как у дракона.
— О, нет, конечно, нет! — воскликнул он.
— Да как же в таком случае? — сказал Вертухин. — Я умираю от любопытства.
— Вы знаете, любезный друг, — заговорил граф, — что я в молодые годы был поучен преизрядно. Монахи доброго Кастильонского братства подвигли меня к изучению химии, алхимии, астрономии, медицины и других наук. Постигая науки с большим рвением, я стал ученейшим человеком. И был совершенно безвестен даже в родном Палермо. А сейчас меня знают и бродячие московские кошки!
— Даже кошки?! — воскликнул Вертухин с жаром восхищения. — Как же вы сподобились?
— А вот так, — граф от удовольствия пьянел на глазах. — Я постиг, что путь к славе через то лежит, чтобы сделаться дураком и встать на один уровень с толпою!
— Как?! — воскликнул Вертухин против воли. — Неужели слава и ученость есть слова, к разным родам принадлежащие?
— Не только к разным, но к противоположным. Рассуди сам, дорогой друг, разве философ, истину обнажающий, во всех краях и землях славен? Или астроном, строение небесных тел постигший? Нет! Они в безвестности и нищете пропадают. Но по всей Европе слава идет о человеке, который неизвестное дотоле растение разыскал, как это по-русски… хрен моржовый да в спаржу его превратил. А другой сучье семя посеял и золотые талеры из него вырастил. Он тоже знаменит на весь белый свет. И ни тому, ни другому никакой учености не надо было — только гибкость языка и ловкость рук.
— Вы, дорогой граф, чрезъестестенное проницание в природу человеческую являете, — с трепетом душевным согласился Вертухин.
— Постигнув это, я отказался развиваться в сторону ума и знаний! — торжественно сказал граф Алессандро Калиостро. — И теперь разбогател и стал знатен. Кому интересно, что у Луны оборотная сторона есть? Это сказкою почитают. Другое дело представления, человеческую душу поражающие, — он вдруг всем телом повернулся к Вертухину. — Вот скажи, милый друг, есть ли у тебя какая-либо подпорченная драгоценность?