Слуга злодея
Шрифт:
— Садись, мил друг, и рассказывай, — сказал Волков со всей приятностию и указал на стул напротив себя.
Через полчаса, измучившись в прах от любопытства Волкова, Вертухин приступил-таки к делу, началом коего стала нижайшая просьба донести до слуха императрицы, как следовало бы с дворцовой площадью поступить.
Назавтра луг пред Зимним дворцом являл собой редкое, необыкновенное и безумное зрелище, которым довольно налюбоваться и навеселиться нельзя было. Сюда сбежался весь Петербург. Людишки, шатаясь, будто под оплеухами, наталкиваясь друг на друга, растаскивали доски, бревна, палки, железо, кирпичи.
Суровый старец, засунув под мышки концы двух жердей, стоял посреди лужи, не имея сил ни двинуться дальше, ни бросить жерди в лужу.
Мастеровой, огромный, как Геракл, тащил на спине дверь от уборной.
Младенец лежал на руках матери, обсасывая зажатый в кулаке ржавый гвоздь.
Чухонец, хохоча от радости, бежал через площадь в одном башмаке.
— Гляди, башмак потерял, а хохочешь, — упрекнул его домовитый горожанин, держа в руках набитую камнями шапку.
— Да не потерял — нашел! — и чухонец вприпрыжку кинулся обгонять Геракла.
Императрица Екатерина Вторая не могла довольно нахохотаться, глядя на сие представление.
Не позднее, чем вчера вечером, ей угодно было чрез полицию свою публиковать, чтобы всякий, кто только хочет, шел и брал себе безданно, беспошлинно все, что на лугу есть: доски, обрубки, щепу, каменья, кирпичи и все прочее.
Не успело пройти нескольких часов, как от всего множества хижин, лачужек, хибарок и шалашей не осталось ни одного бревешка, ни одного обрубочка, ни единой дощечки. А к вечеру, как не бывало, и всего мусора, щепы и другого дрязга, и не осталось ни единого камушка и половинки кирпичной. Все было свезено и счищено, на все нашлись охотники.
Луг пред Зимним дворцом теперь являл собой истинно ровную площадь, кою оставалось только замостить.
Вертухин, он же граф Алессандро Калиостро, надоумивший господина Волкова, а чрез него императрицу, вечером того же дня был принят светлейшим князем Григорием Потемкиным со всей любезностию.
Вертухину, коего сопровождал унылый маркиз Го Жо Па, пришлось долгонько-таки ждать в передних анти-камерах. Наконец всеевропейских путешественников пригласили в соседние покои, где светлейший князь сам с собою играл в «свинью».
«Свинья» — игра, проще которой люди пока ничего не могли придумать. Не понимающему ни слова по-русски маркизу Го Жо Па Вертухин объяснил ее суть двумя жестами: сложил на пальцах цифры, выпадающие при каждом броске кости, а при появлении единицы провел пальцем по горлу — конец, мол, всем этим цифрам.
Итальянцу не виделось никакой возможности жульничать при такой простоте, посему он тотчас потерял к ней интерес.
Потемкин скучал — его бесценная матушка-голубушка удалилась в покои лечить головную дурноту крапивным семенем. Длинный щеголеватый нос Потемкина наклонился над резною верхней губой, как печальный стражник, оберегающий молчание его осиротевших уст. Его осанка утратила горделивость, он был похож на прибитого полового.
Вертухин приблизился к светлейшему князю, волоча левую ногу и припадая на правую.
Потемкин нахмурился и сделал то, чего никогда не делал по отношению к лицу много ниже себя рангом — встал навстречу Вертухину.
— Да не тебя ли, друг мой, намедни утеснили мои лошади?
Вертухин потупился и припал также и на левую ногу.
— И ты засим еще Дворцовую площадь от мусора избавил?
Вертухин отошел на два шага назад, волоча друг за дружкой обе ноги, и поклонился.
— Я не отпущу тебя, покуда не сыграешь со мною в «свинью»! — вскрикнул Потемкин, сияя. — Доставь мне такую радость, а потом проси чего хочешь!
Сели за малахитовый столик, отполированный так искусно, что он сейчас же ясно отобразил круглую, приободренную харчами маркиза физиономию Вертухина, правда, зеленую, как рожа водяного.
Потемкин мелким жестом дрессировщика кошек бросил на столик игральную кость, столь белоснежно-невинную, что Вертухин тотчас сказал:
— Извольте, ваше сиятельство, объявить наказание, коли проиграю.
Вертухину ли было не знать, что в Санкт-Петербурге найдутся уловки, коих на всем белом свете нет. А уж про обиталище монархов и говорить нечего. Здесь и в уборную просто так не сходишь — сыщутся охотники тебя опередить.
Потемкин сощурился и опять поднял кость мягкой белою рукою.
— Потерпевший поражение в сей игре задует все свечи в покоях, — важно сказал он.
Вертухин просиял. Радость его была нелицемерна. Да он во всем Санкт-Петербурге погасит свечи, дабы угодить светлейшему князю и освободить возлюбленную!
— Но не ртом, а задним местом, — строго добавил Потемкин.
Вертухин потупился, соображая, как справиться с непосильным делом. Но Айгуль, почти замороженная в снегах Березова, вскрикнула в его душе, и он воспрянул духом.
— Играем честно, — сказал он, от наглости своих подозрений не смея, однако, взглянуть на всемогущего министра, фельдмаршала и светлейшего князя.
Выиграть у Потемкина ему и в самом приятном сне не привиделось бы. Но досада брала, что он даже придумать не мог, какие такие уловки возможны в этой честнейшей забаве. Посему, когда стали бросать кость, Вертухин всем своим тонким и точным зрением следил за ухищрениями рук фельдмаршала.
Да так ничего и не обнаружил.
Между тем, как ни бросят они сию блестящую кость, выпадает от двух до семи, а единицы нет как нет. Потемкин же все что-то пишет на белом, будто накрахмаленном листочке, но Вертухину не показывает. Только левый глаз у него на Вертухина сверкает, а правый закрыт его выдающимся носом и, по всему видно, этот глаз себе на уме.
— Ты, братец, площадь очищать от дерьма умеешь, а играть в кости — нет, — сказал наконец фельдмаршал, потрясая листком. — У меня тысяча, а у тебя всего половина.
Вертухин нахмурился и потупил глаза. По его подсчетам, все было как раз наоборот.
Ему и в голову не приходило, что уловка может быть гениальной до полной невозможности ее предвидеть.
Потемкин поднялся и молвил:
— Бери лестницу и снимай штаны.
Вертухин задумался, да так сильно, что схватил кость, брошенную Потемкиным на малахитовый столик, и, не помня себя, стал мять ее в руке, будто хотел растереть в пыль. И тотчас заметил, что единицы на кости нет вообще.