Слышимость
Шрифт:
Дед протянул руку к приемнику и покрутил, делая громче.
– Да-да-да, – говорило радио, – нам, конечно, странно говорить о таком, но концовка повести – редкий случай творческой неудачи Чехова…
Дед подпер подбородок ладонью, снял очки.
– Ты слышишь, что он говорит? – спросил он меня.
Я перестал соскребать с яичницы прозрачный, тянущийся за вилкой желток и посмотрел деду в глаза.
«Нет, – подумал я, – у меня глаза совсем не такие».
– Ты слышишь? –
Я прислушался.
– Не спорьте, это и современники отмечали, а среди них, между прочим… – горячился ведущий.
Дед с грустью посмотрел на приемник.
– Кто их на радио-то пускает? – вздохнул он и поскреб белую бородку. – Литературовед! Лапоть ты, а не литературовед.
И дед закрутил колесиком, перебираясь на соседнюю станцию.
На соседней станции играла музыка – без слов. Заливались в несколько голосов трубы, тренькала гитара, стучали без всякого разбору барабаны – и нельзя было вычленить мало-мальски понятную мелодию.
Я сунул в рот шмат холодной твердой по краям яичницы, запил чаем, стал жевать.
– Пусть лучше музыка… – вздохнул дед.
Он надел очки – глаза сразу увеличились, засверкали – и склонился над железками.
– Не сходится у меня что-то… – пробормотал он. – Это сюда…
Он стал пинцетом втискивать железки в замок.
– Это сюда… Это – сюда… А чего-то не хватает… Под столом больше ничего нет?
Я подвернул свисающую скатерть, заглянул.
– Нет.
Дед вздохнул.
– Значит, начинаем заново.
И он стал доставать железки из замка и раскладывать их перед собой.
– Танька спит еще? – спросил я.
Дед снял очки, посмотрел через них на окно.
– Очки надо менять… Что ты спросил?
– Танька – спит?
Дед сделал удивленное лицо.
– Юноша, – сказал он значительно. – Танька изволили встать в половину седьмого, позавтракать, проводить мать на работу – и теперь… – Он поднял палец вверх. – Учут. Суров закон, но он закон.
Я кивнул.
От карандашницы донеслось шуршание, я поперхнулся – как я мог забыть?
– Вон чего, – сказал я, вытряхивая жука на ладонь.
В углу загудел, затрясся мелко холодильник – в его нутре завыла вьюга, затрещало что-то, заскрипело.
Вместе с жуком на ладонь высыпались катышки мха.
Жук запаниковал, заскреб лапками, шмякнулся с ладони на стол – на спину – и остался лежать, в отчаянии безуспешно хватаясь за воздух.
– О! – сказал довольно дед.
Холодильник замолчал.
Дед сдвинул очки на кончик носа и посмотрел на жука. Потом протянул ладонь через стол – жук ухватился за палец и вскарабкался на него. Несмело прошелся по сухой
– Ишь ты, каков паладин! – дед свободной рукой снял очки и прищурился, веки его задрожали. – Прямо светится! И как светится! Зарёй! Нет в мире жука, красивее жука-бронзовки!
Он взял жука двумя пальцами и опустил на газету. Жук сделал несколько несмелых шагов, дополз до ближайшей железки, ощупал ее, развернулся, пополз в другую сторону.
Спина его переливалась и сверкала – и даже на лапках мерцали крошечные искорки.
– Сам ко мне приполз, утром еще, – пояснил я.
– Выпусти.
– Не хочет.
Жук дополз до замка, встал на дыбы и полез внутрь.
Дед усмехнулся.
– Я ему мха нарвал.
– Ему трава нужна, листья – что ему твой мох?
Я пожал плечами.
– Чего не доедаешь?
Я скривился, дед всплеснул руками.
– И что, выкидывать прикажешь?
Я оглянулся по сторонам.
– Кошке отдам.
Дед сделал грустное лицо.
– А ведь я старался, жарил. Вот, думал, внучок порадуется. А внучок…
Я передразнил его и затолкал яичницу в рот, зачавкал.
– Вот! – воскликнул дед. – Поступок настоящего мужчины! Даже жук вылез посмотреть.
Жук действительно высунулся из замка и как будто смотрел на меня.
На подоконник – с той стороны – приземлился голубь. И тоже стал на меня смотреть – удивленным оранжевым глазом. Шея у него была гладкой, сине-зеленой – и тоже блестела в лучах солнца.
Голубь промаршировал по подоконнику туда и обратно и снова уставился на меня.
– Зоопарк, – прокомментировал дед, улыбаясь. – Лето!
Он вдруг стал серьезней.
– Когда рыбачить пойдем? – спросил он меня нарочито строго.
И даже брови насупил – косматые и белые они сошлись на бледной переносице.
– Когда-когда… – повторил я.
Я любил рыбалку, но мне хотелось подурачиться.
– Когда-когда…
Я картинно вздохнул и встал, отнес посуду в раковину – на ходу допивая холодный, ужасно сладкий чай.
– Вот, – вздохнул дед. – Зовешь внучка на рыбалку…
Он тоже дурачился – я по голосу слышал.
– А вот помру я, – он повысил тон. – Как помру! И будешь ты тогда – не ходил с дедом, вздыхал, нос воротил.
Я залил тарелку водой и повернулся к нему.
– Дед, – сказал я строго. – Не валяй дурака.
Дед сделал удивленное лицо.
– Есть не валять дурака!
И засмеялся.
– Я во двор схожу, – сказал я. – Травы нарву.
Дед перестал смеяться, кивнул на посуду в раковине.