Слышимость
Шрифт:
Тикали часы, столовая была залита светом – и в широких лучах плавали пылинки. За окном было совсем ясно, небо синело, далекие купола ослепительно сверкали. Только ветер здесь был такой же – по улице неслись волны пыли, кусты в палисаднике складывались вдвое – и посреди всего этого стоял прямо на дороге мальчик из дома напротив. Он был младше нас с Витькой, и мы с ним не общались – обычно он бегал в ватаге таких же мелких, но тут почему-то был один.
Он приседал на одну ногу, заводил назад правую руку и швырял вверх по диагонали камень с привязанной к нему лентой из
Ветер трепал ему волосы, футболка надувалась на манер колокола.
У меня даже в носу защекотало – так мне захотелось тоже покидать камень с пленкой. Я положил локти на подоконник и следил. Мальчик кидал и кидал, кидал и кидал – по одной и той же траектории – и всякий раз завороженно следил за лентой, задрав подбородок – а потом, когда ветер стал еще сильнее и кусты совсем легли, он вдруг бросил камень в траву и стал прыгать – он разбегался по дороге и подпрыгивал, поджимая тонкие ноги к животу. Сперва я не понимал, в чем суть, но потом заметил, что прыгает он только в одну сторону – по ветру, для разгона раз за разом возвращаясь назад – и прыснул со смеху, даже дед забурчал что-то сквозь сон.
Мальчик надеялся, что ветер его… подбросит? Пронесет? Не знаю, на что он там надеялся, но лицо у него было одновременно и сосредоточенное, и испуганное – прыгая, он приседал к самой земле, и в воздухе у него футболка задиралась до подмышек. И руки он растопыривал в стороны – только что не махал.
Вскоре он, видимо, устал – потому что сел на корточки у дороги и какое-то время просто сидел, глядя в конец улицы. Потом выпрямился, снял ботинок и запрыгал на одной ноге – вытряхивая ботинок на дорогу. Потом обулся, нашел в траве камень и пошел к дому, волоча камень за собой – за ленту. Открыл калитку палисадника, устало взобрался на крыльцо, позвонил в звонок.
Ветер как будто стал еще сильнее – по дороге прокувыркался газетный лист. Но небо оставалось чистым и прозрачным – и лист светился под солнцем.
Дверь, наконец, открылась, мальчик подтянул за пленку камень и исчез.
Я отошел от окна – было скучно и отчего-то грустно. Я шагнул к деду, заглянул ему в рот, посчитал серебряные зубы – те из них, что были видны. Тяжелые дряблые веки едва заметно вздрагивали, можно было разглядеть, что зрачки под ними ходят туда-сюда. Деду что-то снилось.
«Что ему может сниться?» – подумал я.
Я пошел в свою комнату, еще раз заглянул под кровать в поисках жука, сел за стол, посмотрел в окно – сияющий по-прежнему двор был готов сорваться и улететь вместе с яблоней, теплицей и сараем, тучи вдалеке все были как ощипанные, из них хлестало ливнями – раскрыл библиотечную книгу, зевнул и перевалился со стула на кровать.
И все это время я думал о том, что может сниться деду. Работа в школе? Армия? Университет? Свадьба? Потом я подумал, что ему может присниться следующее: он, мальчик, ходит по столовой, смотрит в окно на дорогу, на дом напротив. Дед всю жизнь прожил в этом доме – этот дом построил
Дед смотрит в окно, за окном – ветер. Он идет в комнату, которая теперь моя, садится за стол, смотрит во двор и видит сарай, яблоню, высокую траву. И тут тоже ветер, но кроме ветра – тяжелые мрачные тучи, и из них вдалеке сыпется дождь.
А двор все-таки сияет и светится.
У меня даже дыхание перехватило – так здорово я придумал.
В доме – тихо. Постукивают часы. Вскрипнет вдруг и замолчит половица. Свистит, гудит за окнами ветер, шуршит по стеклу плющ. Комната озарена золотым светом.
Я отвернулся к стене, уткнулся лбом в толстый, пыльный ковер, поджал ноги и уснул.
Снился мне рыцарский турнир – точь-в-точь из подаренного Витькой «Айвенго». Хрипели кони, трещали под ударами щиты, кололись в щепки. Блестели доспехи. Мечи высекали искры. Только я все видел как через туман – хотя был в самой гуще. Что-то случилось со зрением – глаза щипало, даже жгло, они слезились. Я стоял посреди сверкающей бури и, не останавливаясь, тер их.
Потом буря стала стихать, сквозь сон я услышал, как хрустнули часы, как мяукнула в коридоре кошка. Я нащупал рукой край покрывала, обернулся им, туманные фигуры рыцарей растаяли, и я погрузился в забытье.
***
Проснулся я от того, что сестра трясла меня за плечо.
– Сейчас же! – шипела она. – Сейчас же убери его!
Я отмахнулся, прижался спиной к стене, забормотал что-то недовольно.
В комнате было серо, окно больше не светилось – значит, тучи доползли до солнца, и двор погас.
– Ты слышишь меня? – повысила голос сестра, отступая на шаг. – Быстро встал и убрал его!
Я вгляделся в ее лицо.
– Ты зачем накрасилась?
Губы у нее были напомажены, на правом глазу ресницы казались гуще, чем на левом.
– Не твоего ума дело! Встал, я сказала!
Я даже испугался – что там у нее случилось? Я не встал – я вскочил.
– Что такое-то?
– В мою комнату!
И она вытолкала меня в столовую.
И в столовой было сумрачно. В кресле по-прежнему спал дед. Слышно было, как в коридоре скребется кошка – и подвывает, радуясь отсутствию замка, ветер.
Сестра протащила меня за руку – через столовую и зал – и впихнула в свою комнату. И я сразу понял, в чем дело.
По ее столу расхаживал с важным видом жук-бронзовка – доспехи его слабо мерцали. Он ходил взад-вперед от одной книги к другой, точно часовой на посту.
Комод был усыпан тюбиками и склянками, в центре блестела пудреница с откинутым зеркальцем.
Сестра ткнула пальцем в жука.
– Забери… это! Сейчас же!
Я посмотрел на жука, перевел взгляд на нее, покачал головой.
– Что ты так орешь? Это всего лишь жук.
Она сделала страшные глаза. Я пожал плечами.
– Посмотри, какой он красивый, – протянул я. – Нет в мире жука красивее.
Жуку между тем надоело маршировать, и он стал втискиваться между тетрадями. Сестра побледнела.