Смех баньши
Шрифт:
— Мама просила передать тебе, чтобы ты остерегался Пеллинора. Он не такой, как все люди.
Я кивнул.
— Спасибо, я уже понял.
— И никому здесь не доверяй, — добавил он. — Это место может попытаться тебя проглотить.
— В каком смысле? — не понял я.
— Не знаю, — сказал Гарет. — Это ее слова. Ты придешь к ней поговорить? Может быть, завтра.
— Почему бы и нет. Это неплохая мысль.
— Хорошо, — улыбнулся Гарет. — Тогда я пойду.
Но у дверей он нерешительно остановился.
— А может, ты мог бы?… — он надолго замолчал.
— Что? Продолжай, Гарет.
Он опустил голову.
— Да нет, ничего. Просто, знаешь, на самом деле меня не существует.
Я встревоженно вскочил, подошел к нему и мягко взял за плечо.
— Что значит, тебя не существует? О чем ты?
Неужто полку умалишенных прибывает?
— Я просто ничего ни для кого не значу, — более буднично выразился Гарет.
— Ну, это неправда. Мне ты нравишься, и мать тебя любит.
— А… разве, когда любят, это так скучно? К тому же, я ведь никто. Ну, мне надо идти. Она меня ждет.
Гарет выскользнул и умчался прочь.
— Бедвир, ты что-нибудь понял? — спросил я своего Вергилия в этом мире.
Он пожал плечами, задумчиво наморщив нос.
— Знаешь, поговаривают, будто собственная мать пьет из него жизнь.
— Прекрати, Бедвир! — рассердился я. — Это глупости!
— Хорошо. Тогда она просто слишком его бережет. То есть, всегда держит при себе, и лишь иногда посылает его сказать что-нибудь кому-то ее голосом. Вот и все.
— Интересно, — сказал я, — наверное, стоило бы с ней поговорить и об этом.
— Огам хотел предупредить, что почти все готово, — напомнил Бедвир. — И ждут только тебя, чтобы дать сигнал.
— Да-да, конечно. Поговорю с ней потом.
В сумеречном зале гулял ветер, свободно врывающийся в узкие, ничем не прикрытые окна. Если бы не смоляные факелы, ярящиеся на сквозняках, обстановка была бы не уютней чем в склепе. За исключением того, что в склепе так шумно может быть только в Вальпургиеву Ночь или в канун Дня Всех Святых, когда этих святых в самую пору выносить. Гам стоял и от людей, и от собак, возящихся в отсыревшем тростнике, прикрывавшем пол, выстланный разбитой плиткой, и источавшем чудный аромат. Интересно, всплакну ли я когда-нибудь над этой суровой романтикой, когда тут станет поухоженней?
Меж тем, становилось все шумнее. Должно быть потому, что Пеллинор, то ли в очень расстроенных чувствах, то ли просто демонстрируя смиренное благочестие, отправился праздновать по-своему — посовещаться с богами в любимой священной роще. По-моему, он и жить там собрался. Что ж, кажется, это было вполне в его духе.
А начиналось все довольно мирно. Как обычно, говорили о всяких пустяках — о чудесах, пророчествах, о Мерлине и делах давно минувших дней, а потом невзначай перешли и на не столь давно минувшие дни. В таких случаях обычно говорят: «кто старое помянет — тому глаз вон», чтобы чего похуже не случилось. И теперь дело подходило к тому, что еще чуть-чуть, и ножи, предназначавшиеся для свинины, отловленной с утра Пеллинором в промозглом лесу, начнут использоваться как более благородное оружие — для человечины.
Зачинщиком выступил Леодегранс, король Лодегранса, бодрый старик обманчиво мудрого образа, убеленный почтенными сединами и, кроме прочего, отец малышки Гвенивер, который, вдруг распалившись, через стол швырнул кубок с вином в голову королю Лоту. Не попал. Лот, более молодой и резвый, увернулся, а недопитое вино из кубка Леодегранса щедро плеснуло на сидевшего рядом Уриенса Гоорского, который, вполне понятно, тут же озверел, хотя предыдущую перебранку перенес с завидным хладнокровием, пока Леодегранс припоминал своему соседу Лоту какую-то вялую братскую помощь во время последних набегов. Лот заявил, что у него и своих проблем по горло, помимо соседских. Леодегранс не счел это оправданием подобной безответственности и швырнул кубок. Безвинно облитый вином король Уриенс, прежде, можно сказать, мирно почивавший, потребовал от обоих публичных извинений — от Леодегранса за то, что тот бросался, и от Лота за то, что тот увернулся. Лот пообещал ему в ответ публичную выволочку, а Леодегранс вооружился обглоданной свиной лопаткой.
Граф Эктор бросился призывать к миру и порядку, Кадор презрительно закатывал глаза, Мельвас радостно похохатывал, одни принялись подзадоривать спорщиков, другие — поминать прошлое друг другу, и пошло — поехало. Гавейн, Галахад и Ланселот начали нетерпеливо ерзать, переглядываясь и заодно поглядывая на дверь, за которой было сложено, по обычаю, оружие гостей; тем более что туда начинали с вожделением поглядывать уже многие. Бран носился по залу тенью, несомненно назойливой, но не слишком замечаемой. Я попытался было что-то сказать, но не сумел перекрикнуть шум ни в первый раз, ни во второй, заполучив только, может быть, пару сочувственно-насмешливых взглядов. Больше никакого внимания на меня никто не обращал. А это, согласитесь, уже свинство. Ну, раз так, я решил добавить немножко шуму и от себя. Встал, схватил вымазанную жиром грубую деревянную тарелку, примерился и запустил ее в другой конец зала, на манер летающей.
— Эй! — запоздало воскликнул Бедвир и бросил на меня подозрительный взгляд — не стоит ли ждать еще какого-нибудь интересного припадка? Я ему подмигнул и глянул опять на свой снаряд. Есть! В отличие от Леодегранса, я попал, куда метил. Тарелка, пролетев птицей, врезалась в торчавший в стене факел. Из гнезда она его, к сожалению, не выбила, но прогоревшие частицы щедро брызнули на тростник тлеющими искрами.
Кто-то радостно завопил: «Пожар!» По-моему, это был торжествующий клич Галахада. Вот что называется — схватил на лету. Кто-то просто всполошенно повскакивал, кто-то поспешно затоптал слегка задымившийся тростник. Впрочем, он и так был сыроват для хорошего пожара. По крайней мере, все чуточку отвлеклись.
— Ну что за забавы! — с упреком буркнул Бран, тут же принесшийся невесть откуда. Мол, только тебя тут не хватало!
Я ободряюще махнул ему рукой, что заодно было и предложением немного помолчать.
— Милорды, — сказал я громко и довольно раздраженно, — вижу, слушать кого-то кроме самих себя, для вас в новинку.
Видно, впечатлившись хорошим броском, все с интересом посмотрели на меня.
— Тогда что вы здесь делаете? Зачем вы тут собрались? — Внезапно воцарилась настоящая тишина, не считая ветра и собак, конечно, и мне показалось, будто я невзначай рыкнул в пустую бочку. На всякий случай я решил тона не снижать. Не прирежут в первый момент, и ладно. Ланселот, обеспокоившись, вскочил и потихоньку двинулся к дверям, где, как уже упоминалось, было сложено все оружие кроме столовых кинжалов. Своим я как раз потихонечку сверлил стол.
— Почему бы вам всем просто не отправиться по домам и не подождать каждому, какой набег — иноземный или ближайшего разлюбезного соседа станет для него последним? Тот или этот? Завтрашний или через год-другой? Разве то, что вы здесь, не значит, что для какой-то выгоды вы согласились терпеть друг друга? И стоять друг за друга горой? Иначе для чего вам вообще понадобился верховный король?
Молчание? Уже неплохо.
— Никто не жаждет власти над собой, но всем бывает нужна точка опоры. Вы не хотели видеть на моем месте кого-либо из вас. Что ж, так и вышло. И вы все здесь равные. Вы равны в правах и достоинстве. Никто из вас не выше и не ниже другого. Забудьте все, что было прежде. То, что вы здесь, значит лишь то, что вы заключили новый союз, под одним знаменем, зная, что только так никто не сможет сокрушить вас всех! Тот, кто не согласен с этим, может удалиться и продолжать жить, как жил все это время, если его это устраивает. Никто не станет его останавливать, это его право. Но никто и не будет обязан прийти ему на помощь, когда она ему потребуется. Или королевства Дракона одно целое или никакого Дракона не существует! И никакая голова ему не нужна! Если вы думаете так, прошу, избавьтесь от этой головы и дело с концом!