Смех в темноте [Laughter In The Dark]
Шрифт:
— В тот день, когда мы с тобой встретились, — сказал Конрад, тоже ложась навзничь и подперев голову руками, — у меня произошел забавный случай в автобусе с твоими друзьями. Ведь ты знаешь эту парочку, не правда ли?
— Да, слегка, — сказал Альбинус, чуть усмехнувшись.
— Я так и подумал, услышав, как они веселятся из-за того, что ты отстал.
(«Какая вредная девочка, — подумал Альбинус с нежностью. — Может быть, рассказать ему о ней все? Нет, не стоит».)
— У меня появилась возможность долго слушать их беседу. И почему-то она отнюдь не вызвала у меня тоски по родине. Странное дело: чем больше я размышляю на эту тему, тем большую уверенность
— А вот во мне жила бы какая-то тоска по водяной прохладе, — сказал Альбинус медлительно-задумчиво. — Кстати, я обнаружил очень милый пассаж в новой книге Баума «Открытие Тапробаны». Оказывается, некий путешественник-китаец много веков назад пересек пустыню Гоби и добрался до Индии, а потом он оказался перед огромной нефритовой статуей Будды, стоящей в храме на вершине горы на острове Цейлон, и увидел торговца, продававшего подлинное китайское изделие — шелковый веер, и тут…
— …и тут, — прервал его Конрад, — «внезапная тоска, вызванная долгой разлукой с родиной, охватила путешественника». Я знаю, как обычно пишут на эту тему, пусть я и не читал последнее сочинение этого занудного олуха и никогда читать не буду. Кстати, торговцам, которых мне приходилось видеть здесь, едва ли удастся вызвать у меня ностальгию.
Оба снова замолчали. Обоим стало очень скучно. Поразглядывав еще несколько минут сосны и небо, Конрад сел и сказал:
— Знаешь, старина, извини, но ты ведь не станешь возражать, если мы сейчас вернемся? Я хочу еще немного пописать до полудня.
— Нисколько, — сказал Альбинус, также привстав. — И мне пора домой.
Они молча спустились вниз по тропинке и перед входом в дом Конрада пожали друг другу руки, изо всех сил демонстрируя сердечность.
«Что ж, с этим покончено, — подумал Альбинус, чувствуя изрядное облегчение. — Теперь уж ничто не заставит меня заглянуть к нему снова».
29
По пути домой он решил зайти в табачную лавку, чтобы купить папирос. Отодвигая рукой колышущуюся, звенящую занавеску из бусинок и камыша, он столкнулся с отставным французским полковником, который вот уже два или три дня был их соседом по столовой. Альбинус отступил на шаг, давая полковнику пройти.
— Извините, — сказал полковник (добродушный малый). — Неплохая сегодня погодка?
— Отличная, — согласился с ним Альбинус.
— А где сегодня наши любовники? — поинтересовался полковник.
— Что вы имеете в виду? — спросил Альбинус.
— А как по-иному можно назвать тех, кто обнимается по углам (qui se pelotent dans tous les coins)? — сказал полковник, и в его фарфорово-синих, налитых кровью глазах появилось выражение, для которого у французов есть словечко goguenard [63] . — Мне не нравится лишь то, что они этим занимаются в саду, прямо под моим окном. Пожилой человек, знаете ли, и позавидовать может.
— Что вы имеете в виду? — повторил Альбинус.
63
goguenard — насмешливое (фр.).
— Не уверен, что мне удастся все это еще раз рассказать по-немецки, — сказал полковник смеясь. — Всего доброго, сударь.
И на этом он ушел. А Альбинус вошел в лавку.
— Какая чушь! — воскликнул он, пристально
— Comment, Monsieur? [64] — спросила она.
— Какая законченная чушь! — повторил он и застыл в углу да так и остался стоять там, морщась и путаясь под ногами у проходящих мимо людей. У Альбинуса возникло какое-то смутное ощущение, будто все его окружающее стало вдруг перевернутым, как в зеркале, и, чтобы понять смысл вещей, теперь как бы нужно читать текст в обратном порядке.
64
Comment, Monsieur? — Что вы сказали, мсье? (фр.).
Ощущение это совершенно не сопрягалось ни с болью, ни с удивлением. Просто на него накатило нечто темное, смутное и к тому же обволакивающе-бездонное, и он застыл в некоем подобии дымчато-беспомощного оцепенения, не пытаясь даже уклониться от обрушивающегося на него призрачного удара, словно до тех пор, пока подобное оцепенение длилось, это удивительное явление не способно было причинить ему никакого вреда.
— Невозможно, — сказал он вдруг — и тут в голове летучей мышью стрельнула странно-рваная мысль: он попытался проследить за ее фатальным расхлябанным полетом, словно имел дело с неким феноменом, который предстояло изучить и бояться которого попросту не имело смысла. Потом он повернулся, чуть не сбив с ног девочку в черном переднике, и поспешил туда, откуда только что пришел.
Конрад, долго писавший в саду, тем временем перешел в кабинет первого этажа, чтобы поискать срочно потребовавшуюся ему записную книжку, и как раз был поглощен поисками ее на стоявшем близ окна письменном столе, когда внезапно заметил лицо Альбинуса, разглядывавшего его через стекло. («Черт бы его подрал! — мелькнуло тут же у него в голове. — Неужели он меня так и не оставит в покое? Взялся вдруг неведомо откуда».)
— Послушай, Удо, — произнес Альбинус странным, сдавленным голосом. — Я совсем позабыл кое о чем тебя спросить. О чем они разговаривали в автобусе?
— Что ты говоришь? — сказал Конрад.
— О чем разговаривали те двое в автобусе? Ты сказал, что это был забавный случай.
— Какой такой случай? — переспросил Конрад. — Ах, да, теперь я понял. Да, это действительно было в некотором смысле забавно. Точно. Я ведь, кажется, собирался привести пример того, как ведут себя немцы, когда думают, будто никто не понимает, о чем они говорят? Тебя это интересует?
Альбинус кивнул.
— Что ж, — сказал Конрад, — их разговор представлял собой низкопробно-крикливую, мерзкую любовную болтовню, гаже которой мне ничего в жизни не доводилось слышать. Твои друзья так свободно изъяснялись о своей любви, словно они одни, вдвоем в раю — кстати, довольно-таки скотском раю, должен тебе сказать.
— Удо, — сказал Альбинус, — ты можешь поклясться, что то, о чем ты сейчас сказал, верно?
— Что ты говоришь?
— Ты совершенно, совершенно уверен в том, что рассказал?
— Ах, да. А почему ты спрашиваешь? Погоди минутку, я сейчас спущусь в сад. Не слышу через окно ни единого слова.
Он нашел записную книжку и вышел из дому.
— Эй, где ты? — позвал он. Но Альбинус исчез. Конрад вышел на улицу. Нет — человек пропал.
— Эх, старикашка, — пробормотал Конрад вполголоса, — не допустил ли ты какой-нибудь промашки? (…какая гнусная рифма! Не допустил ли, старикашка — ой-ля-ля — промашки? Тьфу, мерзость!)