Смерть Беллы
Шрифт:
Движения его были машинальны, а мысли витали Бог знает где. Если бы его этим вечером внезапно сфотографировали — какое выражение лица зафиксировала бы фотография? А ведь с ним проделали кое-что похуже!
Виски он всегда разбавляет одинаково — ни крепче, ни слабей, и стакана хватает ему примерно на полчаса. Одна из работ была написана Бобом Митчелом — к его родителям Кристина поехала на бридж. Его отец Дэн, архитектор, намерен добиваться места на государственной службе, поэтому ему приходится принимать официальных лиц. На сей раз Боб Митчел заслужил по истории «6» [1] , не больше, и Спенсер подчеркнул эту цифру красным карандашом. Время от времени он слышал, как на холм метрах в трехстах от
1
По двенадцатибалльной системе оценок.
Смотреть на ручные Спенсеру было совершенно ни к чему. На проверку работ он вряд ли потратил намного больше сорока минут, тетради сложил в портфель, отнес его в гостиную: старая привычка — все, что завтра понадобится, готовить с вечера. Он даже бреется перед сном, если утром надо уйти пораньше.
На окнах нет ставен, только жалюзи — они были подняты. Иногда их опускают перед самым сном, иногда вообще на всю ночь оставляют неопущенными. С минуту Спенсер загляделся на снег, падавший за окном, заметил, что у Кацев горит свет, увидел м-с Кац за роялем. На ней было легкое домашнее платье, играла она с чувством, но он ничего не слышал. Он дернул за шнурок и спустил жалюзи. Эго дело для него непривычное. Как правило, с жалюзи управляется Кристина. Чуть зайдет в спальню, первым делом идет к окну и хватается за шнурок, а потом сразу же слышится треск падающих реек.
В спальню Спенсер пошел, собственно говоря, чтобы переодеть брюки и рубашку; серые фланелевые брюки, которые он достал из стенного шкафа, были усеяны мелкими опилками. Заходил ли он еще раз в кухню?
Газированная вода не могла ему понадобиться: на вечер хватает одной бутылки. Ему смутно кажется, будто он поворошил дрова в гостиной, потом пошел в уборную.
Зато ему хорошо запомнился тот час, который он провел после этого за токарным станком, обрабатывая фигурную ножку для лампы. Его закуток — скорее мастерская, чем кабинет. Одолев много разных премудростей, Спенсер уже выточил несколько штуковин из дерева помимо ножек для ламп; Кристина одарила ими чуть не всех своих подружек. Кроме того, она пускает в ход его поделки во время каждой лотереи, каждого благотворительного базара. Не так давно он увлекся ножками для ламп; вот эта, если она у него получится, будет рождественским подарком жене. Токарный станок ему подарила Кристина — ровно четыре года назад, к Рождеству. Живут они дружно.
Он смешал себе вторую порцию виски. Поглощенный работой, он еле-еле попыхивал трубкой, так что со стороны могло показаться, что она потухла, и время от времени ему приходилось раскуривать ее несколькими энергичными затяжками. Он любил запах дерева, когда оно крошится под резцом, любил жужжание моторчика.
Дверь закутка пришлось закрыть. Он всегда закрывает за собой двери с таким видом, словно юркнул в комнату, как в постель, под одеяло. В какой-то момент он поднял голову от работающего станка и увидел Беллу: она стояла на верхней из трех ступенек; как не слышал он, когда играла м-с Кац, так ничего не услышал и сейчас: Белла шевелила губами, но ее слова перекрывал шум токарного станка.
Он покивал ей, чтобы она минутку подождала, так как не мог прерваться. У Беллы на волосах цвета красного дерева сидел темный беретик. Она была еще в пальто. На ногах — резиновые сапоги. Ему показалось, что она не в духе, что лицо у нее бледное. Все произошло очень быстро. Она не поняла, что он ничего не слышит, и резко повернулась. Он лишь угадал по движению ее губ последние слова:
— Спокойной ночи!
Она закрыла дверь сперва неплотно — язычок замка был довольно тугой, — потом возвратилась и повернула ручку. Он чуть было ее не окликнул. Что она там ему говорила, кроме «спокойной ночи»? Он сообразил, что она нарушила домашнее правило — прошла через гостиную прямо в резиновых сапогах; не собралась ли она опять уходить? Вполне возможно. Ей восемнадцать. Она свободна. Иногда вечерами молодые люди приглашают ее в Торрингтон или в Хартфорд; кто-нибудь из них, вероятно, привез ее из кино на машине. Не занимайся он как раз в ту минуту самой тонкой операцией, все бы, возможно, обернулось по-другому. Он не то чтобы верил в интуицию, но как бы то ни было через несколько минут все-таки поднял голову, остановил станок и вслушался в тишину, гадая, ждала ли Беллу машина и не услышит ли он, как она отъезжает. Разумеется, время было давно упущено: если машина и приезжала, она уже была далеко.
Почему же он забеспокоился? В чем тут дело — в освещении закутка или в том, что она так неожиданно возникла на верхней ступеньке, и ему показалось, что она бледна, а может быть, и расстроена? Спенсер мог бы сходить наверх, убедиться, что она у себя в комнате, а уж если он боялся показаться навязчивым, то глянуть, видна ли полоска света у нее под дверью. Вместо этого он тщательнейшим образом выбил трубку в пепельницу, которую сам выточил два года назад, снова ее набил — горшочек для табака он тоже выточил сам, это была, кстати, первая его сложная поделка — и, глотнув виски, опять принялся за работу. Он забыл о Белле и обо всем на свете, как вдруг зазвонил телефон. Несколько месяцев назад к нему в комнатку специально для таких случаев поставили аппарат.
— Спенсер?
— Это я.
Голос Кристины слышался в трубке на фоне гула чужих голосов. Спенсеру даже приблизительно не удалось бы сказать, в котором часу это было.
— Ты еще работаешь?
— Осталось дела минут на десять.
— Дома все в порядке? Белла вернулась?
— Да.
— Тебе в самом деле не хочется сыграть в бридж?
Кто-нибудь заехал бы за тобой на машине.
— Не стоит.
— Ну, тогда не жди меня и ложись. Вернусь поздно, может быть, совсем поздно: Мэриан и Оливия приехали с мужьями, и мы сейчас начнем партию.
Она чуть помолчала. Там звякали стаканы. Он знал этот дом, гостиную с огромными красными полукруглыми кушетками, складные столы для бриджа и кухню, куда каждый по очереди ходит за льдом.
— Ты твердо решил, что не выберешься сюда? Все были бы в восторге.
Голос Дэна Митчела рявкнул в трубку:
— Приезжай, бездельник!
Дэн что-то жевал.
— Что мне им сказать? Ты слышал Дэна?
— Благодарю. Я посижу дома.
— Ну, тогда спокойной ночи. Постараюсь не разбудить тебя, когда вернусь.
Спенсер привел в порядок станок. У него в закутке никто ничего не трогает, раз в неделю он сам здесь прибирает. В углу стоит кожаное кресло, очень старое, очень низкое — такого фасона нигде теперь не встретишь.
Он устроился в этом кресле, вытянув ноги, и стал проглядывать «Нью-Йорк тайме».
В кухне есть электрические часы; прежде чем лечь, он отнес туда бутылку содовой и пустой стакан, выключил свет. На часы он не посмотрел. Он не думал о времени.
В коридоре он ни разу не взглянул на дверь в комнату Беллы. Девушка его мало заботила — или вообще не заботила. Она жила с ними недавно, все это было временное; в их доме она была чужая.
Жалюзи в спальне были слегка раздвинуты, он их закрыл, затворил дверь, разделся, складывая вещи одну за другой на место, лег, так и не зная, который час, протянул руку и выключил последнюю лампу.
Пожалуй, все это время в нем было что-то общее с букашкой, которая под лампой натуралиста деловито ведет свое убогое существование. Да так оно и есть.
Он жил, погруженный в повседневные дела, обычные для любого человека, — любого члена общества, как сказала бы Кристина, — и это не мешало ему думать о своем. Даже перед самым сном мысли не оставили его; он помнил, где он и что его окружает, помнил о доме, о камине, догорающем в гостиной, о снеге — завтра расчистить дорожку до самого гаража! — помнил о тех же Кацах и о других людях, живущих в других домах, свет в которых ему виден, и о ста восьмидесяти учениках «Крествью скул», спящих в большом кирпичном здании на вершине холма. Если бы он дал себе труд повернуть ручку радио, что обычно делала, раздеваясь, жена, в комнату ворвался бы весь мир с музыкой, голосами, катастрофами и метеорологическими сводками.