Смерть и прочие неприятности. Opus 2
Шрифт:
Впрочем, сторонники быстро примирились с мыслью, что это вынужденная мера — до тех пор, пока Миракл тирин Тибель не обзаведется собственными детьми. А учитывая, что по керфианским законам монарх имел право в любой момент изменить решение о наследовании, выбор Герберта можно было считать вполне разумным компромиссом между необходимым и привычным.
— Все будет хорошо, — пообещал Миракл, когда струны зазвенели в торжественном напряжении, ведя музыку к завершению. Действительно: что еще он мог сказать? Ева с Гербертом прекрасно понимали, на что идут, соглашаясь разыгрывать эту сказку.
Танец тоже был сказочным. Они с Мирком скользили среди
Во времена правления Айрес этой привилегией не пользовалась. Наследник престола танцевать не любил. Королева никого не выделяла настолько, чтобы открыто признать фаворитом. Когда дирижер объявлял королевский тильбейт, Ее Величество милостивым жестом предлагала расступившимся придворным вернуться в центр зала — получить удовольствие за нее.
Сегодня королевский тильбейт танцевали впервые за много лет. Сегодня керфианцы впервые за много лет за ним наблюдали.
Ева искренне надеялась, что наблюдаемое им нравится.
— Ну, по-другому оно быть не может, — иронично заметила она. — Если мы все хотим быть и дальше.
Кончики их пальцев соприкоснулись для завершающей фигуры. Сближение, кружение, взгляд глаза в глаза.
С финальной трелью последних тактов Ева отступила на три шага для реверанса.
Аплодисменты были бурными. Ева полагала, что больше льстивыми, чем искренними, хотя как знать. Они приложили все усилия, чтобы увиденное пришлось двору по душе. Королевская мантия струилась по плечам Миракла бархатной волной — не кровью, как платья Айрес, а алым маревом заката; зубцы короны сияли на темных волосах желтыми звездами. Еву окутывало мягкое мерцание парчовой белизны. Платье выбрали простого строгого фасона: без намека на вырез, с пышной юбкой, сдержанно отделанной золотом и янтарными кристаллами. Длинные рукава незаметно переходили в атласные перчатки. Горло закрывал кружевной воротник.
Платье было прекрасно. Платье было не слишком модным, но, как заметила Мирана Тибель, Ева теперь будет диктовать собственную моду — и лучше, если она пойдет вразрез с той, что задавала Айрес. Еще платье было практичным: за атласом и плотной парчой никто не заметит, как холодна скрываемая ими кожа. В нем Ева могла не опасаться случайных прикосновений.
Еще платье выбирала Мирана Тибель, и эта женщина являла собой чуть ли не единственную причину жалеть, что из двух братьев Ева предпочла не коронованного. Свекровь ей досталась бы мировая. И не потому, что после Айрес любая свекровь покажется ангелом во плоти.
А теперь самое интересное…
Аплодисменты стихли, когда сиятельная публика поняла, что они с Мирком не собираются уходить, выжидая чего-то в центре зала. Это вызвало у Евы фантом знакомого ощущения под ложечкой — оно всегда терзало ее на сцене в короткую паузу между приветственными овациями и первыми звуками виолончели. Волнение уходило, стоило смычку коснуться струн, но не раньше.
Овации перед этим представлением были куда бурнее тех, которыми Еву встречали обычно. Это самую капельку сбивало с толку.
— Лиоретта, — зычно произнес Миракл в воцарившейся тишине, — перед лицом богов и людей я спрашиваю: разделите ли вы со мной тяготы трона и бремя короны?
Придворные ахнули. Оставалось лишь гадать, насколько наигранно. Этого следовало ожидать — любому было ясно, что еще должен сделать Миракл тирин Тибель, чтобы развеять последние сомнения в законности своей коронации.
Формулировка керфианского предложения руки и сердца Еве сразу после ознакомления показалась забавной. Особенно королевского. Здешние короли могли жениться по любви, но вот объясняться в этой любви им приходилось донельзя формально. Нет, сперва у девушки (почти всегда) спрашивали согласия наедине, и там вполне можно было обойтись без церемонных фраз, — но потом ритуал требовалось повторить на публике, чтобы тут же совершить обручение.
Здесь невольно задумаешься, прежде чем радостно выпалить «да». Хотя, может, это в какой-то степени честно: намекнуть девушке, что супружеская жизнь выстлана не розами.
— Мой король, — сказала Ева, приложив максимум усилий, дабы звонкость ответа не вытеснила из голоса нежность, — я пойду с вами одной дорогой до тех пор, пока не оборвет ее Жнец.
Наверное, она могла и просто выпалить «да». Она ведь иномирянка, ей можно не знать положенного ответа. Вышло бы искренне, простодушно, даже трогательно. Но Еве не хотелось, чтобы уроки Эльена пропали даром — и не хотелось, чтобы ее сравнивали с предшественницами, не озабоченными местным этикетом. Пусть сравнивать все равно будут.
Под аккомпанемент возобновившихся оваций Мирана Тибель шагнула вперед: из первого ряда зрителей к королю, ждавшему мать.
Госпожа полковник — в бархате цвета гречишного меда, под теплый оттенок ее глаз, с топазовым венцом в коротких пшеничных кудрях, с характером и чертами острыми, как осока — внушала восхищенный трепет. Стук ее каблуков по мрамору пел звоном спускаемой тетивы. Пять дней назад она сменила полковничий мундир на сюртук Советника по военным делам, но ради коронации сына облачилась во фрак. Ева поразилась, что такое — женщина в брюках и фраке — допустимо при королевском дворе, да еще в «отсталом» для землян мире. Оказалось, вполне: различия в гендерной политике давали о себе знать.
Приблизившись, госпожа Тибель с торжественной медлительностью сняла с себя венец. Без единого слова протянула его Мираклу. Еще один важный ритуал в обручальной традиции керфианцев: этим соблюдалась преемственность поколений, а заодно подтверждалось, что семья жениха одобряет грядущий союз. Будь отец Миракла жив, он сам бы поднял диадему с волос жены, чтобы передать в руки сына.
Мнение родителей невесты, что характерно, никого не интересовало. Даже будь они здесь и будь они против, с момента обручения девушка имела полное право уйти из родного дома и жить под крышей жениха. В этом мире табу на близость до брака не существовало.
— Венцом, лежавшим на челе моей матери, — сказал Миракл, поднимая диадему над Евиной головой, — беру с тебя зарок стать моей.
Украшение деликатно скользнуло в волосы. Золотые дужки, лежавшие на живой теплой коже, приятно согрели Евину, неизменно прохладную. Ева почти видела, как сверкают солнечные топазы в обрамлении старого золота; как уместно они дополняют высокую прическу, как хорошо смотрятся с молочно-золотым платьем.
Это было очень важно — какую драгоценность из своей коллекции мать жениха пожертвует для невестки. Это несло в себе послание, и в данном случае оно считывалось предельно ясно. Диадема, которой увенчали лоб Евы, некогда украшала прическу матери Айрес. Это был венец, в котором к алтарю шла сама Мирана.