Смерть и золото
Шрифт:
Сидя теперь у костра под темнеющим небом, которое вмиг стало черным, наполовину закрытое возвышающимися вокруг горами, Вики смутно сознавала, что ею овладело чувство полной покорности, полного принятия того, что арабы именуют «кисмет» [26] , словно сама судьба подготовила этот момент, и любое усилие уйти от неизбежного представлялось чрезмерным и ненужным.
Они были одни, и так оно и должно было быть. Огромное физическое возбуждение и чувство глубочайшей признательности, которое девушка испытала раньше, когда они оторвались от угрожающей орды галла, все еще не оставляло ее – оно
26
Участь, доля, судьба (араб. и тур. от персидского гэсмат).
Она съела немного жареного мяса, едва чувствуя его вкус и не глядя на мужчину, сидевшего рядом, ощущая его присутствие такое близкое, что она чувствовала исходящее от его тела тепло, и оно было подобно ласковому прикосновению ветра, веющему из пустыни.
Она чувствовала на себе его взгляд. Вики больше не могла делать вид, что не замечает его, и посмотрела ему прямо в глаза.
Красноватый отблеск от углей усиливал четкие и правильные черты его лица, золотил и без того рыжевато-золотистые волосы. В этот момент она была абсолютно уверена, что это самое красивое человеческое существо, которое она когда-либо встречала, – и ей потребовалось немалое усилие, чтобы оторвать от него взгляд.
Она встала и пошла к палатке, чувствуя, как сильно, словно дикий зверек, старающийся вырваться из клетки, стучит в груди сердце и как шумит в ушах от прилива крови.
Внутри палатки слабо мерцали отсветы костра, проникавшие сквозь брезент, и она не стала зажигать лампу, просто медленно разделась в полумраке и небрежно бросила одежду на складной стул у входа. Потом улеглась в свою узкую постель, и шерстяное одеяло показалось ей очень грубым, так оно кололо обнаженную кожу на спине и ягодицах. Каждый вдох теперь давался с трудом, и она лежала, неподвижно замерев и стиснув руки, почти в страхе, но при этом чуть не испуская ликующие вопли. Подперев голову единственной подушкой, Вики смотрела на собственное тело, словно видела его в первый раз. Смотрела с чувством удивления и восхищения, как каждый вдох и выдох колышет ее набухшие груди и как соски медленно твердеют и все больше поднимаются вверх, постепенно темнея.
Она услышала скрип песка под приближающимися шагами Гарета, и у нее перехватило дыхание. Вики даже в страхе показалось, что она сейчас задохнется и умрет. Потом полог палатки откинулся в сторону, и он, наклонившись при входе, вошел и выпрямился, запахнув полог за собой.
Она инстинктивно прикрылась, одну руку положив на грудь, другой, растопыренными пальцами, закрыв поросший нежным пушком холмик внизу живота.
Он стоял молча, его силуэт четко выделялся на фоне освещенного костром брезента, и она снова учащенно задышала. Ей казалось, что он стоит там уже целую вечность, молчаливый и внимательный, и она почувствовала, как под его медленно скользящим по ней неотступным взглядом руки и ноги покрывает гусиная кожа. Отсветы костра мелькали на его руках с великолепной мускулатурой, они охватывали его всего красновато-золотой пеленой, и при малейшем движении он казался вырубленным из мрамора.
Он наконец приблизился к постели и встал над нею, и она поразилась, что тело мужчины может быть таким стройным и гибким, с такими прекрасными очертаниями, таким великолепным, и тут вспомнила, что точно с таким же восторгом и восхищением стояла
Она подняла руки, которыми прикрывала свое тело, потянулась к нему, словно в умоляющем жесте, и потянула вниз, к себе.
Ночью она проснулась. Костер возле палатки погас, но яркая луна плыла над горами и лила вниз серебристый свет, который пробивался сквозь брезент палатки и падал прямо на их тела.
Этот странный белый свет лишил лицо Гарета всех цветов и оттенков. Оно сейчас было совершенно бледное, как у статуи или у мертвеца, и Вики сразу стало как-то не по себе. В мозгу тяжелым грузом ворочалась какая-то мысль, но не понять какая. Когда она попробовала с нею разобраться, то обнаружила, что это чувство вины. И она ощутила даже некоторую злость в отношении того общества, которое навязало ей эту мораль, что она не имеет права испытать наслаждение с мужчиной, что ее тело нельзя использовать так, как было предначертано самой природой, не испытывая потом угрызений совести.
Она приподнялась на локте, осторожно, чтобы не потревожить спавшего рядом мужчину, и стала изучать его лицо, размышляя при этом о новом для себя ощущении вины и исследуя собственные чувства по отношению к нему. И мало-помалу поняла, что теперь они неразрывно связаны друг с другом.
Ее теперешние чувства к Гарету Суэйлсу особой глубиной не отличались, ее просто несло вперед предательским течением, вызванным страшной усталостью и испытанным ужасом. Ощущение вины, которое настигло ее, было следствием именно этих неглубоких чувств, и она вдруг погрузилась в меланхолию.
Вики лежала на спине рядом с этим великолепным мужчиной, но теперь чуть отодвинувшись в сторону, чтобы не касаться его. Она отлично знала, что многие женщины после акта любви испытывают грусть, но думала, что сама будет ощущать нечто большее.
И вдруг, сама не понимая почему, она подумала о Джейке Бартоне, и ее накрыло волной печали. Утром ее разбудили пробивающиеся сквозь брезент лучи солнца, рокот машин и шум множества голосов.
Она торопливо села, прижимая к груди одеяло, и обнаружила, что в палатке одна – от прошедшей ночи осталось лишь болезненное ощущение припухлости глубоко внутри ее тела.
Когда Вики поспешно натянула на себя одежду и, причесывая на ходу волосы, вышла на солнцепек, то поспела как раз вовремя, прямо к прибытию скорбной процессии.
Впереди ехала машина Джейка, «Свинья Присцилла». Ничего похожего на прежнюю сверкающую белую окраску с яркой эмблемой Международного Красного Креста на ней не было – ее перекрасили в цвет темного песка с редкими камуфляжными пятнами. Из амбразуры воинственно торчал толстый ствол пулемета «виккерс».
Над башней развевался трехцветный флажок, зелено-желто-красный, национальных цветов Эфиопии, а под ним – вымпел с золотым львом на темно-синем поле, личное знамя раса Голама. И все это было покрыто толстым слоем тончайшей красноватой пыли.
Сразу за «Свиньей», привязанная к ней толстым канатом, тащилась «Тенастелин», машина Грегориуса, точно так же выкрашенная в мрачные камуфляжные цвета и тоже с флажками Эфиопии и раса. Из всех ее амбразур торчали смертоносные стволы. Однако, несмотря на свой боевой вид, машина выглядела уныло и грустно. Ее грубо втащили в лагерь, и при этом ее задний мост издавал такие скрежещущие звуки, что Гарет Суэйлс, еще полуодетый, торопливо выскочил из своей палатки и тут же сердито бросился с вопросами к Джейку, как только голова последнего появилась в водительском люке.