Смерть императора
Шрифт:
Прикрываясь щитом, Приск вскарабкался по лестнице наверх.
– Авл, ты… – повернулся к нему один из рабов со стены и тут же получил удар мечом в живот.
Второго Молчун ударом щита попросту сбросил вниз – наружу. Двое обрушили на него град камней. Но и им через несколько мгновений пришлось отправиться в полет – один прыгнул сам – внутрь, и, похоже, сломал или вывихнул ногу. А второй слетел наружу и приземлился как раз на головы атакующим.
Теперь осталось спуститься вниз…
Трое у ворот надолго не задержали. Три удара – и три тела на мостовой
Молчун открыл ворота – как и обещал – через четверть часа.
Сладкоежку Молчун отыскал в триклинии. Прежде чем предаться удовольствиям и раскрыть нераспустившийся бутон, как любил выражаться Сладкоежка, богатый вольноотпущенник пировал с двумя своими дружками. Дружков хозяина убивать Молчун не стал – просто оглушил. Одного – серебряным кувшином так, что тот смялся в нечто плоское, и вино вместе с кровью фонтаном брызнуло вокруг. Второго угостил ударом кулака в лицо. Рабы, что прислуживали за столом, услаждали игрой на флейтах слух хозяина и его гостей или танцевали, – гурьбой с визгом и криками ринулись вон из столовой.
– Ты? Зачем? – Сладкоежка с изумлением уставился на Молчуна.
Он многое предвидел, ловко рассчитывал, но вот то, что должник его (и фактически будущий раб) взбунтуется, – не ожидал точно. Сладкоежку Молчун слегка придушил, но не насмерть, а до бессознательного состояния и связал заранее приготовленными ремнями.
Потом плеснул в лицо водой.
– Я сейчас пошлю за декурионом. Думаю, он будет рад сообщить самому императору, что поймал похитителя детей.
Молчун ошибся – во флигеле заперты были далеко не все. Не было здесь Аристобула, украденного когда-то у Гермии, не нашлось и еще десятка мальчишек и девочек, которых покупал Сладкоежка в течение нескольких лет. Одни выросли и перестали его интересовать. Другие – умерли. Третьих он продал на Восток. Всего во флигеле Молчун обнаружил шестерых детей – трех девочек и трех мальчиков. Все они носили рабские ошейники. Но имена, выбитые на них, звучали отнюдь не как рабские. Эмилия. Сабина. Терция. Гай Осторий.
Молчун поднял на руки малыша и прижал к себе. Зачем этому уроду понадобился крошечный мальчишка? Для любовных утех он не подходил еще… разве что издеваться над ним и глядеть, как ребенок захлебывается криком. Наверное, вольноотпущеннику нравилось мучить их – детей свободных, ставших его рабами. За прежние издевательства, что чинили его хозяева, он платил уже другим – неменьшей мукой.
Фальшивую Авидию Молчун нашел в спальне – как он и предвидел – в тунике из прозрачной стеклянной ткани, чисто вымытую, накрашенную и надушенную. Девочка походила на ледяную статуэтку – она и дышать боялась.
– Все кончено, малышка. Как твое настоящее имя?
– Кора, – выдавила не сразу.
– Видишь, я все исполнил, как обещал. Идем со мной, Кора. Тебе здесь нечего делать.
И Молчун пошел вон из дома Сладкоежки, неся маленького Гая на руках.
Кора шла следом. Молчун закутал девочку в одеяло.
У ворот виллы к ней кинулась нянька настоящей Авидии, подняла на руки и, вопя и причитая, бегом потащила на виллу Нигрина. Ну и жадная бестия, пришлось отвалить ей сотню денариев за участие в этом деле.
– С малышкой ничего не случилось? – спросила Арсиноя.
– Бедняжка напугана, и только. Нянька даст ей сонного питья, и наутро девочка даже не вспомнит, что с нею было.
– О да… эта старуха знает толк в настойках… – кивнула Арсиноя.
Вечером, когда уже всех спасенных детей (кроме Гая и Коры, которую нянька Авидии переодела в скромную простую тунику) увезли либо родители, либо кто-то из знакомых и дальней родни, Арсиноя, лежа в бассейне с теплой водой вместе с Молчуном, спросила палача будто ненароком:
– Что для тебя главное, Секст? Деньги? Риск? Свой дом?
– Вернуть долг, – ответил Молчун.
– Кому? – изобразила непонимание Арсиноя. – Этому ростовщику? Так все его имение конфискуют… Ты ничего ему не должен – уж об этом Нигрин позаботится.
– Нет, я о другом долге, – покачал головой Молчун. – Омоем контубернале Приске.
Более ни о чем он распространяться не стал. Арсиноя усмехнулась.
– Секст… я ведь знаю – никто не похищал Авидию. Нянька опоила ее настойкой, и девчонка мирно спала в своей спальне, пока ты штурмовал виллу. Вместо нее в одеяле ты вынес чужую девчонку.
– Сладкоежка похищал детей свободных. Разве ты не рада, что его поймали?
– Ты должен был посвятить меня в свой план.
– И ты бы согласилась мне помочь?
– Нет.
– Вот видишь. Значит, я правильно сделал.
– Нигрин не даст замять это дело, – помолчав, заметила Арсиноя. – Умно… Но ведь затея могла сорваться. Моих людей убили бы. Что скажешь?
– Ты останешься в этом поместье навсегда…
– Зато ты завтра его покинешь! – выпалила Арсиноя.
Маленький Гай Осторий спал в эту ночь в спальне для гостей и будил криками спящую рядом Кору.
Когда Сладкоежку повезли распинать, толпа валила за город поглядеть, как будут привязывать к кресту жирную тушу вольноотпущенника. Богач наверняка бы выкрутился, если бы крал у бедноты. Вот только найденные в его доме дети принадлежали тоже людям богатым. А попытка похитить племянницу Нигрина прямо из дома – что Сладкоежка отрицал совершенно безрезультатно – гарантировала ему смертный приговор.
Сына своего Гермия так и не нашла. Но решила взять в дом вольноотпущенницу Молчуна Кору. Девочка обещала вырасти красавицей. Кто знает, может быть, однажды, уже сделавшись хозяйкой лавочки тканей, она встретит бывшего гладиатора, которому за победу на арене вручили деревянный меч и дали свободу. Нижняя часть лица его окажется изувечена давним переломом челюсти, а на груди и руках – немало шрамов от мечей и трезубцев. На арене гладиатора кликали Быком, за невнятное мычание вместо речи. Но он помнил, что когда-то мать называла его Аристобулом.