Смерть консулу! Люцифер
Шрифт:
Вошёл Эгберт. Первый его вопрос был о Кристель.
Бурдон ответил, что не надеется на её выздоровление.
— Неужели, — добавил он с горечью, — никакая кара не постигнет негодяя, погубившего это несчастное существо? Между тем здравый рассудок приводит меня к убеждению, что эта история сойдёт ему с рук, как и смерть моего отца. Закон бессилен против людей, которым покровительствует Бонапарт.
— Вряд ли император станет держать около себя человека, против которого существуют подобные обвинения, — возразил Эгберт. — Нужно только, чтобы кто-нибудь рассказал ему о личности Цамбелли.
Граф Вольфсегг недоверчиво покачал головой.
— Как всегда, так и в этом случае, — сказал он, — французский император поступит так, как ему будет выгоднее. Если Цамбелли ещё нужен ему, то ничто не заставит
— Злодей никогда не отступится от своего сообщника, — заметил Бурдон. — Тирану нужны убийцы! Напрасно думают, что Наполеон успокоится на лаврах около своей молодой супруги. Он скоро опять сядет в седло. Только в походе он чувствует себя бодрым и здоровым. Если продолжится мир, он растолстеет, как Вителлий, и умрёт от ожирения. Наша приятельница Ленорман вполне постигла связь между его телесными свойствами и душевными наклонностями и сообразно с этим предсказала ожидавшую его судьбу.
— Это очень любопытно! — воскликнул с живостью Эгберт. — Расскажите нам, что ожидает Наполеона. Всё, что предсказала мне эта странная женщина, исполнилось в точности...
— И вы теперь безгранично верите каждому её слову, — прервал его Бурдон, — но вы забыли, что до сих пор исполнилась только половина её предсказаний.
— Остаётся ещё пожар, в котором императрица Жозефина...
— Предсказание уже потому не имеет значения, — сказал Бурдон, — что мы не дослушали его. Оракул был прерван тогда неожиданным прибытием Наполеона. Я понял таким образом, что Жозефина будет спасена вами из пожара. Но Жозефина больше не императрица.
— Быть может, Ленорман намекала на нынешнюю императрицу? — заметил граф Вольфсегг.
— Не думаю, хотя гадальщица в тот вечер, о котором я упоминал, предсказывая судьбу Наполеона, прямо назвала австрийскую принцессу. Тут также на сцене пожар.
— Однако вы до сих пор не рассказали нам, в чём состоит это предсказание, — сказала Магдалена, у которой сердце боязливо билось от ежеминутного ожидания звонка. Она надеялась, что рассказ Бурдона отвлечёт её мысли от настоящего.
— Извольте, я передам вам в точности всё, что мне самому известно. Я слышал это от очевидца — Дероне, следовательно, из самого верного источника. В декабре прошлого года у Ленорман собралось однажды вечером избранное общество: несколько придворных дам, два ci-devant графа и один маркиз. Дероне, разумеется, не был в числе приглашённых, но он был послан Фуше для наблюдений, и хозяйка дома не осмелилась отказать ему в приёме. Он скромно стоял в углу просторной комнаты вдали от стола, на котором гадальщица раскладывала карты. Все жаждали узнать от неё не столько участь Франции, сколько личную судьбу Наполеона. Начало вечера прошло в скучных, ничего не значащих разговорах, которыми умная женщина намеренно старалась утомить своих слушателей. Но мало-помалу карточные духи начали овладевать ею; голос её сделался едва слышным, движения порывистыми. Тут она предсказала женитьбу Наполеона на эрцгерцогине, рождение императорского принца и войну с Россией. Легковерные поклонники гадальщицы были поражены её словами, но пока они не произвели никакого впечатления на Дероне.
«Император, — продолжала Ленорман нерешительным, дрожащим голосом, — идёт всё дальше и дальше через реки, леса и степи; большой город в его руках, он уже считает себя властелином мира, но вот поднимается зарево необъятного, неугасимого пожара. Город уничтожен; Наполеон должен отступить. Неприятель гонится за ним по пятам; отступление имеет вид постыдного бегства. Я вижу, как против него восстают все народы и монархи Европы, гроза надвигается всё ближе и ближе к границам Франции. Наездники с Кавказа и Урала гарцуют на парижских площадях. Император увезён на уединённый остров среди океана и скрыт от взоров людей...
Вы можете себе представить, какое действие произвели эти слова на слушателей! Все тотчас же обратились в бегство, проклиная себя за неуместное любопытство, хотя, в сущности, все были одинаково довольны предсказанием и убеждены, что гадальщица посвящена в тайны человеческих судеб. Дероне говорил, что он после этого несколько дней не мог отделаться от впечатления, которое на него произвела эта женщина своими пророчествами. Ленорман, разумеется, говорила всё это под влиянием виденного сна и в полусознательном состоянии, потому что в здравом рассудке никто не решится говорить вслух подобные вещи. Дероне сделал доклад Фуше в общих чертах и только мимоходом упомянул о предсказании Ленорман, рассчитывая на скромность её гостей. Потому ли, что их было слишком много, или некоторые из них рассказали о случившемся своим близким, но, во всяком случае, история получила огласку и дошла до сведения императора. Он удовольствовался тем, что изгнал из Парижа прорицательницу, которая благодаря ненависти императора приобретёт ещё большую славу.
Рассказ Бурдона произвёл глубокое впечатление на его слушателей, но он сам не придавал никакого значения словам гадальщицы. По его мнению, это была не более как болтовня болезненно возбуждённой женщины, которая к фактам действительной жизни примешивает образы, созданные её неудержимой фантазией.
Эгберт горячо восстал против такого объяснения. Между обоими приятелями завязался оживлённый спор, который был неожиданно прерван громким звонком.
— Мы когда-нибудь возобновим этот спор в более удобное время, — сказал Бурдон. — Как бы ни был суров и печален мир фактов, но среди него я чувствую себя гораздо лучше, чем в области сновидений. Не падайте духом, моя дорогая приятельница, — добавил он, обращаясь к Магдалене.
Он вышел с Эгбертом в соседнюю комнату. Магдалена и граф остались в библиотеке.
Высокая крыша госпиталя, стоявшего напротив окон квартиры Бурдона, освещалась последними лучами заходящего солнца, слабый красноватый отблеск наполнял библиотеку, отражаясь на длинных рядах книг.
— Да, это она, — сказал задумчиво граф Вольфсегг, услыхав голос Атенаис в соседней комнате.
— Однако у вас странный способ обращаться с друзьями, — сказала громко певица, поздоровавшись с Бурдоном. — Вы заставляете дам наносить вам визиты. Меня это нисколько не смущает. Я могла бы быть вашей старшей сестрой, и вдобавок вы имеете полное право требовать от меня что хотите, потому что вы спасли мне жизнь. Но вы пригласили меня таким таинственным способом, что мне пришло в голову, не приготовили ли вы мне какого-нибудь сюрприза.
— Вы не ошиблись. Имею честь представить вам вашего приятеля Геймвальда. Вы, вероятно, не ожидали увидеть его?
Он подвёл к ней Эгберта, который стоял в дверях библиотеки, за портьерой.
Лицо Атенаис просветлело от радости. Не стесняясь присутствия Бурдона, она встретила Эгберта с открытыми объятиями и прижала к своей груди.
— Вы опять в Париже! Очень рада видеть вас, — проговорила она скороговоркой. — Я всё время сердилась на вас, что вы уехали, не простившись со мной, и в продолжение целого года не написали мне ни одного письма, несмотря на ужасы, которые происходили у вас в Австрии. Этот Наполеон настоящее чудовище... Не пугайтесь, мы здесь одни; эта голова Медузы не сделает доноса. Во времена террора мы знали по крайней мере, зачем убивают людей! Тогда гибли одни только изменники и аристократы; они действительно стоили тюремного заключения и гильотины. Но битвы этого тирана не имеют никакой цели и тяготят всех. Мы с вами, Бурдон, вышли сухими из воды и теперь обречены на роль безучастных зрителей. Что дала нам последняя война? Удовольствие видеть новую Марию Антуанету на французском престоле!
— Вы не должны сердиться на мадемуазель Дешан, Эгберт, — сказал Бурдон. — Она бранит австрийцев из преданности к Жозефине.
— Да, Жозефина всегда нравилась мне. Эта женщина по моему вкусу, добродушная, нежная, страстная, а не холодная равнодушная кукла; она так же отдала дань молодости, как и другие люди.
— Жаль только, что она немного суеверна, — заметил Беньямин, чтобы поддразнить Дешан.
— Это ещё не преступление. Я сама суеверна. Вот, например, когда я прошлой весной встретила в Тюильрийском саду нашего прекрасного Иосифа, — сказала Атенаис, указывая на Эгберта, — я тотчас же подумала, что он принесёт мне счастье. Не смейтесь, Бурдон! О любви не может быть и речи. Но дело в том, что до этого момента я ненавидела всех австрийцев и одного человека больше всех. Но наш общий друг заставил меня наполовину переменить мнение.