СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ
Шрифт:
— Не проскочим. Далеко! Горючего не хватит, а уж собьют наверняка... Придется во Францию через Бельгию. Помнишь, на карте прикидывали?
— То карта, паря, — шумно вздохнул Сергей.— Чё поделаешь... на безрыбьи, как говорит дядька Исак, и рак рыба...
Женевьева будто после кошмарного сна в себя приходила. Сначала не поняла, что за сильный гул сотрясает сидение, отчего вибрирующий пол то проваливается и сердце к горлу подступает, то поднимается и сердце в пятки соскальзывает. Потом рассмотрела притиснутого к ней Сергея, прозрачный фонарь, пулемет на турели, дневную просинь. Тогда и догадалась, что летит на самолете, том самом, к которому бежали сквозь чадный дым, выстрелы, взрывы, огонь и смерть. Летит, оставив под собой мерзкую вражескую землю, страх встречи с гестаповцами и эсэсовцами, постоянную зловещую неопределенность, колючую стужу и пронизывающий ветер. Но куда они направляются? А не все ли равно, лишь бы отсюда подальше. Сережка с ней, а на остальное наплевать. Забыть, забыть о недавних ужасах, чтобы потом, через много лет, как отец о боях под Верденом, вспомнить: «А славное было времечко!» Нет, о ее времени не скажешь, что оно славное, даже десятилетия не сотрут из памяти злодеяний бошей! Она обхватила Сережкины колени и прижалась к ним щекой.
— Ты чё, Женька? — спросил он сверху. — Обыгалась. Я уж запереживался. Окостенела девка, хоть гвозди из нее делай...
— Ты что бормочешь? — не разобрал Костя его слов.
— Да с Женькой о жизни толкуем.
Сквозь зеленоватый плексиглас фонаря Груздев различил темные клубы разрывов, самолет тряхнуло близкой воздушной волной. — Чё творят, гады зубатые!
— Из зениток стреляют.
— Опупели, по своему самолету садят!
— Успокойся, перестали! — рассмеялся Лисовский. — Тебя испугались...
С высоты хорошо просматривается затянутая грязно-серой дымкой земля, и Костя, сориентировавшись по карте и компасу, взял курс на юго-запад. В воздухе болтало, встречный ветер гасил скорость штурмовика, и Лисовский с беспокойством заметил, как растет расход горючего. Будь под рукой подробная летная карта, он спрямил бы путь, а теперь придется добираться до отрогов Рейнских Сланцевых гор и от них круто повернуть на запад. Нужно поглубже забраться, подальше оторваться от «линии Зигфрида» и района военных действий.
Лейтенант опасался чьих бы то ни было истребителей. В Сережкиной кабине — Женевьева, она помешает земляку на полную силу использовать скорострельный пулемет, свяжет его действия, значит, придется самому, как волчку, вертеться, чтобы отбиться от нападающих. Да и в маневре он стеснен. Сергей ремнями француженку привязал, а сам как цветок в проруби болтается. Попробуй войти в крутое пике, развернуться иммельманом или сделать бочку! Только в безвыходном положении придется прибегнуть к опасным маневрам.
Как ни беспокоили Костю сомнения, переживания за Груздева, полетом, высотой, небом он от души наслаждался. Опостылели ему враждебные города, где крадешься от развалины к развалине и не знаешь, из какой подворотни в тебя выстрелят, за каким углом нож в спину всадят. Он содрогнулся, вообразив страшный, беспощадный удар... Не верится, что минуло почти два месяца, как он не поднимался в воздух, прошел Польшу и Германию, натерпелся лишений и страха, пережил засады и кровавые схватки, скрывался в тайных убежищах, не вылазил из черной эсэсовской шкуры. Неужели пришел конец бесконечным испытаниям на русскую прочность?
— Сережка, замерз?
— Терплю, куда бедному хрестьянину податься... Ты цель засеки, пора от фрицевских гостинцев избавиться, и без них перегруз.
— Не вижу подходящей цели, — отозвался Лисовский. Сотки и полусотки в бомболюках он заметил еще на земле и тревожился из-за них. Взорвись поблизости снаряд или пуля угодит, облачком ведь распылятся над грешной землей.
На излучине тусклым серебром блеснул Рейн и остался позади. В рваных просветах первого яруса туч проглядывает бурая равнина, поредевшие россыпи домишек. И вдруг поселки исчезли, будто ножом их обрезало. Потянулась унылая голая земля с переплетающимися ленточками дорог, невысокие холмы с черными тенями логов и оврагов. Подумалось, осыпь после войны золотом, а сюда и на аркане не затащишь. А ведь кто-то там, внизу, живет, ходит, чему-то радуется, о чем-то заботится, с кем-то милуется... Милуется ли?! Похоже, «линия Зигфрида» началась. Денно и нощно болтает о ней берлинское радио, запугивая англо-американцев неприступностью ее укреплений. Она или не она? Может, здесь цель для немецких бомб поискать? Пан или пропал!
— Иду на снижение! — сообщил он Сергею.
Груздев, проверив подвижность пулемета на турели, наблюдал за небом. Снижается самолет, в перегородку спиной Сергей уперся. Ему не видно, что на земле творится, небо на машину опрокидывается: держись, не то придавит. Женевьева совсем скисла. Голову опустила, руками крепко-накрепко обхватила, будто потерять боится. Не бабье дело война. Повидал Сергей и связисток, и санитарок, и снайперов, и прачек на фронте. Зацепит горемычную пулей аль осколком, так она не столько о ране тревожится, сколько боится, как бы мужики растелешенной ее не увидели. И смех, и слезы! А Женька слабачка, с русскими девками ее вровень не поставишь, не вытянет. Те и на работу спорые, и с парнями компанию поддержат, и «подгорную» с таким топотком оторвут, аж стены задрожат...
Костя злится. Как назло, пусто, будто вся округа вымерла, ни одной подходящей цели для бомбежки не подвертывается. Где-то неподалеку линия фронта проходит, а немцы хитро замаскировались, кажется, что над безлюдной пустыней летишь. Мелькают озерки, похожие на голубые зеркальца, прямолинейные ложа каналов, вдоль которых тянутся желто-зеленые полосы, переходящие в бурую равнину, проглядывают луга и заброшенные пашни. По дорогам жуками-навозниками ползут редкие автомашины, пароконные повозки. Не бросать же на них мощный боевой самолет? Это сперва, в сорок первом, летчики люфтваффе гонялись за пешеходами и коровами, охотились за одиночными бойцами, с жиру, сволочи, бесились, техникой хвастались. А сейчас, сколько уж времени летит, а немецкими самолетами и не пахнет. Не все коту масленица!
Глянул на землю, повеселел. Оживали дороги. Ползут на тягачах орудия, колоннами спешат грузовики, среди них — бензовозы. «Хейнкель» немцев не страшит, кресты на крыльях видны издалека. Ага, вон и танки показались. Хвост бронированной змеи на спуске серпантина извивается, а где ее голова? Снизился, разглядел тевтонские кресты на башнях. «Свои», можно бомбить! Но куда они спешат? Пронесся над полузатопленным понтонным мостом, по которому через равные интервалы двигаются танки.
Река... Какая река? Неужели Маас?! Она у самой границы протекает, из Бельгии в Голландию скатывается. А может, и не Маас... Расперло горную, речушку дождями, она и спешит, как лягушка, с волом сравняться. А не все ли равно, как она называется, лишь бы помешать переправе фашистских танков!
Снял предохранитель с кнопки бомбосбрасывателя, развернул штурмовик и на бреющем обратно к реке. Чуть макушки деревьев крыльями не сшибает. Вдоль понтонного моста, на танки с притопленными водой гусеницами пунктирной линией посыпались бомбы из люков. Набрал высоту, сделал круг и зашел в хвост колонны. Внизу оглушительная паника. Машины торопливо расползаются с дороги, уходят из-под удара. Костя спикировал, стреляя из двух крупнокалиберных пулеметов, потом нажал на пушечную гашетку. Свечой вспыхнул тяжелый танк и развернулся поперек дороги. На него наскочил другой, они намертво сцепились, отрезав пути отхода бронированных машин.